Чутьем опытного вояки Лют почуял то же самое, и в этот миг очень обрадовался, что не он и его ребята сейчас стоят на пути у взбесившегося человеческого стада.
Обе толпы сблизились, прозвучал яростный клич, подхваченный сотнями глоток, и люди с обеих сторон кинулись друг на друга. В небо взмыли десятки, сотни камней…
Вот кто‑то уже упал, кто‑то схватился за лицо, кто‑то за голову, из которой хлынула кровь. Все перемешалось: люди, палки, ножи, кровь…
Одни селяне орали что‑то нечленораздельное, другие выкрикивали ругательства и проклятия, третьи времени на болтовню не тратили, а молча мутузили противников кулаками. Откусанные уши, сломанные кости, лица, по которым кулаками били, – все перемешалось в толпе.
…Вот на здоровенного волосатого мужика‑бугая наскочил худощавый юноша. Казалось бы, что он может сделать этакой горе мяса? Ан нет, зажатая в руке подкова раскроила лицо противника так, что стал виден носовой хрящ. Кровь полилась струей, и этот запах человеческой руды заставил толпу озвереть…
…Две пожилые женщины надвинулись друг на друга с неистовостью бойцовых собак. Уже сцепившись, они покатились в пыли. Победительница принялась колотить головой о землю поверженную соперницу, тело которой обмякло, а по подбородку тонкой струйкой потекла слюна, смешиваясь с кровью…
…Удар кнута разбил лицо костистого старика, так что треснула кожа, лопаясь, словно шкурка колбасы, жарящейся на раскаленной решетке…
…Обезумевший подросток врезался в группу противников, и в следующую секунду упал, сраженный жесточайшим ударом, на руки товарищей…
…Женщины колотили мужчин, которые даже не замечали этого…
…Ребенок свалился на землю с лицом, залитым кровью. Одна из женщин кинулась на того, кто ударил малыша. На нее бросилась другая, кулаки замелькали в воздухе, натруженными ручищами они выдирали друг у друга клоки волос…
…Окровавленная девушка попыталась отползти в сторону, ожесточенно избиваемая ногами каким‑то парнем…
В воздухе проносились камни. Люди гонялись за подобными себе, безжалостно избивая и терзая друг друга. Уже не было сил кричать, раздавалось лишь тяжелое сопенье, бряцанье со свистом рассекающих воздух цепов, обрушивавших новые и новые удары.
Непонятный ужас перед происходившим и жалость к гибнущим людям, странные для матерой ведьмы, воспитанницы угрюмого и злого народа ти‑уд, наполнили душу Файервинд.
С этим надо было что‑то делать!
– Лют, останови их! – пробормотала чародейка, ощущая непривычную сухость во рту.
– Не выйдет! – процедил сотник сквозь зубы. – Пока друг дружку не порвут, не угомонятся.
– Лют, останови их! – почти выкрикнула магичка. – Я тебе приказываю!
– Мне, красавица, лишь князь да епископ приказывать могут! – зло рявкнул тот в ответ. – Эвон, своими людишками распоряжайся.
Ткнул кнутом в застывших неподалеку Гавейна с Парсифалем. Было видно, что он действительно неподдельно разозлился.
За годы своей службы сотник поучаствовал в подавлении трех бунтов – Дровяного, Соляного и Пивного, и знал, что такую вот сорвавшуюся с цепи толпу обычно мирных крестьян остановить труднее, чем даже служивых людей. Потому как воин, как ни крути, все же знает цену крови своей и чужой и без нужды на рожон не полезет. А вот землепашцы, дровосеки, горшечники и кожевники с молотобойцами, ежели на них найдет священное боевое безумие, не понимают вообще ничего.
И горе тому, кто заступит такой толпе путь – хоть железный строй имперских легионеров, хоть такие же злобно ревущие скандинавские берсерки, – сомнут и втопчут в грязь!
– Ну ладно, – закусила губу Файервинд.
И резко ударила шпорами коня.
Парсифаль дернул было узду, но крепкая рука сотника перехватила повод.
– Не мешайся, парень, – бросил Лют. – Ежели знает, что делает, справится. А нет, так даром загинешь!
Подлетев к дерущимся, девушка истошно заорала:
– А ну всем прекратить! Именем государя Велимира!! Под страхом смерти!!
Княжое имя в устах ведьмы возымело поразительный эффект. Селяне отреагировали быстро, можно сказать, молниеносно: часть мигом попадали на землю, накрыв головы руками, часть побросали оружие и подняли руки вверх, в знак покорности.
Видимо, этому способствовало и зрелище вытянувшейся из леса сотни конников, блестящих кольчугами и обнаженными, даже без команды, мечами.
Надрывно заревел младенец, валявшийся в пыли на обочине, брошенный там матерью, чтобы не мешал драться.
Файервинд, сама, похоже, пораженная эффектом от своего вмешательства в бойню крестьян, сохраняя все ту же суровость в голосе, громко произнесла:
– Еще раз спрашиваю, что здесь происходит?! Вы все лишились ума? Из‑за чего драка? – Сделав многозначительную паузу, она спросила еще более жестко: – Кто здесь за главных?
– Ну… эта… я староста, – вышел, вернее, был вытолкан вперед вихрастый мужик с синяком в полщеки. – Лунь меня зовут. Лунь… эта Коровин.
С противоположной стороны тем же манером объявился другой мужик – низкий и плечистый.
Под суровыми взглядами воинов оба старосты поникли, словно дети перед отцом, в руке которого ремень. Наконец один из старост, тот, что был одет побогаче, начал мямлить какие‑то объяснения:
– Ну… дык… эта… мы же как бы живем‑то хорошо потому как пиво варим. Знаете небось пиво‑то наше? В самый Киев отправляем его, всяк человек пьет да нахваливает. – В процессе рассказа мужик все больше смелел. – А все потому, что мы баклуши не бьем, а от петухов до темна работаем как проклятые. А эти вон, – он зло погрозил кулаком в сторону оппонента, – с другой стороны тракта, не делают ничего, брюхо солнцу показывают, работать не хотят. А теперь им, видите ли, завидно, что мы лучше их живем. Ну так оно и понятно, работать надо было, а не мух считать. Нам‑то все равно, завидно им или нет. Так ведь они, поганцы, повадились: то в хмель наш коней своих запустят, а они потопчут да пообрывают все…
– Да каких коней?! – взвыл второй староста. – Там, вишь, цельный табун погулял, а где у нас столько‑то? Мы на волах пашем! Бедные мы, – рванул он ветхую рубаху на груди, – неоткуда нам коней покупать! Ты ври, да не завирайся!
– А ну‑ка не орать! – прикрикнула чародейка, видя, что драка вот‑вот может возобновиться.
– Ну вот, так я говорю‑то, – продолжил староста Лунь. – То коней запустят, хоть и чудно, в самом деле нету у них лошадей‑то, то овин подожгут. А сегодня с утра что натворили! Просыпаемся мы и чего видим – половина чанов наших с солодом опрокинуты, а какие не опрокинуты, то в них, извиняюсь, насрано! И как после этого они прозываются? Убить их всех мало! – не на шутку разошелся староста, размахивая руками.