Пушкари встретили меня неприветливо.
– Здорово, братцы!
– Здоровее видали и то не боялись.
– Это хорошо. Танков бы ещё не боялись.
– Чего их бояться? Мы со старшиной уже три их сожгли.
– Вообще герои! А что ж невесёлые такие?
– Чему радоваться? Мало того что пукалка эта без панорамы, так ещё и баллистика неизвестна.
– Зачем тебе баллистика без панорамы? – удивился я. – Через ствол наводить будете? Какая ж тут баллистика?
– А ты, как тебя, старшина? Уже воевал?
– Ага, вчерась. Вот, гостинец от немца схлопотал в грудь. Болит теперь. Ребята освободили от работ из-за этого. Они у нас душевные, как и все в НКВД.
– Что-то мы не замечали душевных чекистов.
– Не любишь чекистов? Это ты просто не умеешь их готовить. Ну вот, расцвели. А то носы повесили. Вас хоть кормили?
– Это – да. Накормили до отвала.
– Я же говорю – душевные ребята – чекисты. Даже накормили до отвала. А с собой положили? Ну, просто душки! Ещё один секрет расскажу – чекисты назад от врага не бегут и в плен не сдаются. Немец тоже чекистов не любит, в плен не берёт.
– Что это так?
– Вредные они в плену. Дурачками прикидываются, разговаривать, работать не хотят, людей на побег баламутят. Вот немец и перестал энкэведешников в плен брать. На месте расстреливают. Так что, ребят, штаны держи сухими – фланги мы вам не обнажим.
– Снарядов бы ещё поболее.
– Это можно. Как первого же немца поймаем, мы ему требование-накладную на имя Гитлера выпишем и отправим – пущай берёт нас на довольствие, бронебойными снарядами хотя бы.
Ребята рассмеялись:
– Ловко – встать Гитлеру на довольствие – пущай снабжает!
– А если серьёзно, братья-славяне, то план такой: подпускай танки ближе и сади ему под хвост!
– Так и есть. Командир взвода сказал не стрелять, пока вон те вешки не проедет, видишь?
– Вижу. Сколько это? Метров триста?
– Точно так и есть. Триста.
– А как снаряды расстреляете?
– Сказал отходить в посёлок.
– А что ж ход сообщения не углубляете? Под пулями отступать будете?
– Верно. Подъём ребят, перекур окончен! А ты, старшина, не переживай. Мы хоть и не чекисты, но спин наших враг тоже не видел. Ты главное пехоту от танков отрежь. А уж этим мы колёса-то поотшибаем.
– Почему колёса?
– Увидишь. Это приём такой противотанковый. Увидишь. Нас самих комбат первый научил, пусть земля ему будет пухом.
– Первый? А сейчас какой?
– Никакого. На шестом счёт кончился. Вместе с батареей. Взводный один остался на всех, да и тот воентехник, а не артиллерист. Трактора и машины ремонтировал, до переправы. А сейчас ни пушек, ни тракторов. Вон, последняя гаубица и последний трактор наверху стоят. С последними зарядами. Это будет их прощальный гастроль.
– Ладно, не скучайте, – простился я и пополз по ходу сообщения обратно в свой окоп.
А там меня ждал Мельник с улыбкой шесть на восемь.
– Лимона съешь.
– Зачем? А есть?
– Морда больно довольная. Что привезли?
– Много чего. Мины, снаряды, гранаты, консервы и крупу. И вот это, – он указал на ящик.
– Это что?
– Ампулы для ампу… тьфу, не выговоришь. В общем, оружия какого-то нового. Но самого его не было. А эти шары со смесью, что сама загорается, если разбить.
– И ты притащил это сюда? Сейчас же копай для этой хренотени укрытие. И подальше, но так, чтобы взять смогли. Блин, случайно одна разобьётся – сгорим живьём.
Мельник чесал голову под шлемом.
– Тогда я тут, в щели отвод сделаю, там и прикопаю.
– Действуй. Ты хоть поспал?
– Да. Пока стоял, ждал, потом под погрузкой спал. Нормально.
– Товарищ старшина, смотрите, – позвал меня Озеров. Я поднёс бинокль к глазам. Оглядел позиции немцев, мост и тот берег:
– Зашевелились. Мельник! Живее убирай эту бомбу отсюда! Сейчас обстрел начнётся. Хорошо, что погода не лётная. Хоть бомбёжки не будет. Ребята, закапывайся глубже, копаем быстрее! Время!
Заревели моторы на той стороне реки, забухали залпы за леском, в воздухе – свист, и тут же – бух, бах, бабах! Кусты земли встали там, где вчера окапывалось наше боевое охранение. Земля стала вздрагивать от каждого разрыва как живая, будто ей больно. Пыль и дым стали подниматься клубами, взметаемые взрывами.
Страшно. Мне было страшно. И противно от этого. Может, вот в эту секунду немец засунул в свою гаубицу поросёнка снаряда, и он уже летит мне на голову? А я ничего и поделать не могу. Только в землю вжаться. Все так и сделали, копать перестали.
– На вчерашние позиции ложит, – прокричал Озеров.
Я выглянул. Всё ещё утюжил вчерашние окопчики, уже покинутые. Собрал волю в кулак:
– Кадет! Ты где?
– Тут я.
– Голодный?
– Нет. А что?
– Думаю перекусить можно. При обстреле пожевать – первое средство. Ты любишь сгущёнку?
Я пробил ножом две дырки в крышке банки.
– Держи. Пить надо так. Вот ещё шоколада пожуй. Нос не вороти – для тебя спецом брал. Что, Мельник, на запах пришёл?
– Тоскливо одному там сидеть.
– На и тебе шоколада. Он мозг хорошо питает, зрение обостряет. А нам сегодня твой острый глаз понадобится. Жуй, жуй. Позицию оборудовал?
– Как на полигоне. Даже крышкой ящика накрыл, землёй присыпал, соломкой – для маскировки. Может, снять глушитель?
– Снимай. Тут такая трескотня будет, что твои выстрелы затеряются. Тушёнку будешь?
– Ага. А у меня хлеб есть свежий. Вот. Ещё теплый.
– Молочка бы.
– Да, неплохо.
Кадет чему-то усмехнулся:
– И бутылочку бургундского. Мы как те мушкетёры при Ла-Рошели. Там они тоже пикник устроили при штурме.
– Правда, похоже, – кивнул я.
– Это вы о чём? – не понял Мельник.
– Это мы о книге. Француз один написал. Про Д’Артаньяна и трех его друзей. Не забивай головы.
– Да куда нам, сирым и убогим, – Мельник отвернулся, но продолжал размазывать тушёнку по хлебу.
– Ты жуй в темпе, сейчас сюда огонь перенесут – весь твой бутерброд землёй засыпят.
Сам я быстро накидал ножом в рот куски мяса из банки, зажевал хлебом, запил коньяком, а шоколадом, получилось, закусил. Предложил флягу Мельнику. Он завистливым взглядом буравил-буравил фляжку, но, вздохнув, отвернулся: