Но службу Крабу никак не найти. Всякий раз ему предпочитают другого претендента, чья мотивация выше. И Краб возвращается к своим сотоварищам, ибо он не единственный отверженный доброволец; в конце концов он перезнакомился со всеми, кто у жизни в резерве, — существами, трепыхающимся в застывшем инфинитиве, — которые, возможно, в один прекрасный день будут призваны, но не знают более, что им читать в ожидании.
Как занять это бесцельно функционирующее тело без роли, что делать с этой кружащейся впустую, на холостом ходу головой? Первым делом — работа, развлечения потом. Потому-то Краб и проводит большую часть времени отвешивая себе оплеухи.
* * *
С другой стороны, не в пику Крабу будет сказано, просто таковы факты, он все же непоправимо портит все, чего касается. За исключением, разве что, гипса, который просыпается у него между пальцев.
Если бы он умел разговаривать с растениями, а то ведь кактусы — это цитрусы, которым он спел колыбельную.
* * *
Краб убегает во все стороны. Отступает перед. Прячется за. Бросается вон. Отклоняет предложенное. Избегает темы. Заговаривает зубы. Берет отгул. Переходит на другую сторону. Пропускает свою очередь. Упускает момент. Ищет убежища. Рубит сук, на котором сидит, чтобы сделать себе гроб подобротнее.
27
Краб изо всех сил пытался наравне с остальными слиться с толпой. Думал, это не так-то трудно. По самой своей идее толпа принципиально открыта для всех и каждого, достаточно занять место, где кишат другие, чтобы ipso facto, как говаривали на форуме, стать с ней заодно, стать ее активным участником, ее своеособым членом, неотторжимой фигурой.
И он рискнул вступить сначала одной, потом обеими ногами в подвижную, волнуемую встречными и поперечными течениями толпу — точь-в-точь как Средиземное море, вопреки себе пересекающее Атлантику, — но ее флуктуации, похоже, подчинялись при всем том строго соблюдаемому походному строю, каковой наперекор — а может, из-за — своей средней стати нарушал Краб, возвышаясь подчас на голову-другую над отрядом карликов или же, напротив, получая удары коленом в подбородок, никогда не на уровне, то, тем самым, резко понижаясь, потом вновь возвышаясь и вновь понижаясь по ходу дела, всегда комически сдвинутый, словно случай не имеет к этим маневрам никакого отношения, словно существуют определенные правила циркуляции, о которых ему, Крабу, невдомек, так что он наконец выбирается из этой толпы — долгое время проблуждав в лесу ног, под забитым печальными изломанными лунами небом — благодаря тому, что окружавшие его великаны вновь внезапно сошли на нет.
С тех пор Краб пробирается по стеночке. За ним следует — или забегает вперед — близкая ему ящерка, тянет поводок. Они пересекают просторные ландшафты, покрытые плющом и глициниями, равнины афиш, пожелтевших на солнце или размытых неспешными, изворотливыми дождями, что капля за каплей скатываются с кровель, — тогда им приходится шлепать по этой розоватой грязи до палисада из непокрытого, неошкуренного дерева, где их поджидают другие опасности: занозы вонзаются то в руку, то в щеку Краба, в нежное, беспрестанно пульсирующее брюшко ящерицы, — наконец они добираются до высоких гладких стен, к которым у них лежит душа, даже если и пачкаются кирпичи — или выбеливает мел, — даже если облупившиеся фасады и крошатся у них под ногами, а свежеокрашенные сохраняют их отпечатки, в любом случае губя и без того поношенную куртку Краба и куда более драгоценный, но и более стойкий камзол ящерки, — по крайней мере, они держатся от толпы поодаль.
Единственную настоящую опасность представляют встречи, избегать которых Краб и его ящерица не умеют, когда перед ними внезапно возникает, пробираясь по той же стенке в противоположном направлении, другой подобный им фланер. Никто не намерен уступать дорогу. Малейший шаг в сторону, на тротуар, тут же выдаст неосторожного топчущейся рядом толпе, он вновь окажется вовлечен в ее вечное паническое — ибо в ней не сыщешь двух ног, идущих в одну и ту же сторону, — движение, грубо влекомый в разные стороны, словно волна на море, по опыту зная, что ему никогда не будет ни места, ни пути в этой сутолоке, где топочут и уничтожают друг друга напоры, исходы, натиски, разгромы. Столкновение между Крабом и его визави неотвратимо. Каждый как можно теснее прижимается к стенке, стремясь отделить от нее другого. Каждый борется одной рукой и одной ногой, цепляясь вторыми за стенку, чтобы не открыть просвет, в который тут же, добиваясь решающего преимущества, запустит ногу соперник.
До сегодняшнего дня Краб и его ящерица всегда выходили из подобных встреч победителями, что ни говори, все же печальный ритуал, и их репутация ныне так высока, что многие ходоки по стенке, завидев их приближение, предпочитают уклониться от схватки и сворачивают с дороги или внезапно поворачивают вспять. Да, это самое умное решение.
* * *
Оказывается, ящерица Краба — на самом деле вовсе не ящерица, а самый настоящий крокодил. По рассеянности Краб смотрел в свой бинокль не с той стороны.
Но эта новость отнюдь не огорчила и не напугала Краба, напротив, обрадовала; он отнюдь не вопил и не отбивался, когда крокодил разинул пасть, чтобы его проглотить, напротив, устремился туда с энтузиазмом, даже с наслаждением, как в удобную постель, ногами вперед, чтобы поудобнее устроиться в утробе пресмыкающегося. Здесь ему будет хорошо. Наконец-то в тихой гавани. Да и как не почувствовать себя в безопасности в подобном футляре, не только несомненно предназначенном для человека, ибо сработанном по его мерке — в длину не жмет, в ширину тоже, — но вдобавок ко всему еще и наделенном подвижностью? Это общедоступный футляр из покрытой насечкой чешуи, подбитой, чтобы смягчать удары, розовым мольтоном, он не пропускает воду и многое другое, а чтобы его расколоть, придется изрядно побиться. Беда тому, кто надумает его украсть. Лежащий в нем засыпает без всяких проблем. Его не беспокоят комары. Регулярно обновляется кислород, в час трапезы пунктуально подается пища — рыба и мясо.
И с тех пор Краб путешествует на дармовщину, ему не грозят ни опасности, ни усталость; он прошел вверх по течению Ганг, Меконг, Нил, Лимпопо. И все же он не может удержаться от раздражения, когда замечает, что он уже не единственный, кто использует как средство передвижения рептилий, — он-то надеялся придержать эту практику за собой, — и что многочисленные туристы в гавиалах и аллигаторах даже успели занять места на пляжах этих великих рек задолго до него.
28
Краб пакует чемоданы. В Америку, в Америку, в бескрайнюю Америку, пора уж Крабу ее посетить. Ему так и говорят: сегодня никому не обойтись без Америки. А нога Краба еще никогда туда не ступала, не заводило туда ни одно из его многочисленных путешествий по всему свету.
Ему катастрофически недостает знания Америки. По этому поводу на его долю со стороны современников выпадало немало насмешек и даже, подчас, оскорблений и ударов. И однако же всякий раз, когда он до сих пор обдумывал свою экспедицию, его удерживало какое-то смутное недоверие, то ли сомнение, то ли подозрение, то ли предчувствие, что Америка — место не для него. Он отступался.