– Я поговорю с Лабусом и постараюсь передать тебе лекарство. Но… – палец опять прижался к губам, и Лея толкнула тяжёлую дверь. Удивительно, но стражник не подслушивал. Он мирно дремал, сидя на каменном полу.
Вернувшись во дворец, она первым делом припрятала в комнате принесённые письма. Половина дела была сделана. Важные бумаги она заполучила, но теперь их требовалось сохранить.
Её комната для этого совершенно не подходила – для проныры Рустия во дворце не существовало мест, куда бы он с лёгкостью не засовывал свой любопытный нос. Сбросив пропитавшийся вонью и сыростью подземелья плащ, Лея присела в своё любимое кресло и задумалась.
– Ты посмотри на неё! Сучка мелкая! На отца орать вздумала! – Палий метался по комнате, как раненый носорог, сокрушая попадающуюся на пути мебель. – Она, видите ли, благодаря мне не пойдет никогда замуж! Ещё и угрожать вздумала! Да я её… – хрустальный подсвечник просвистел в воздухе и с силой ударился в стену, брызнув в разные стороны тысячей сверкающих обломков.
Лабус спокойно стоял у двери, пережидая бурю, и мысленно прикидывал, что ещё осталось в комнате неразбитого.
– Я ей покажу, как меня убийцей выставлять! Меня, родного отца, назвать негодяем! Дрянь неблагодарная! Запереть её в комнате на хлебе и воде! И с первым же кораблём в Антубию! За первого попавшегося заморыша безродного выдам!
Палий отшвырнул ногой стул и, тяжело дыша, свалился на жалобно скрипнувший под ним диван.
– Не факт, что с первым же. Ещё неизвестно, согласится ли царь с вашим предложением.
– А не согласится… говнюк он тогда, тестюшка мой драгоценный! – Палий отдувался на диване, вытирая потное лицо платком размером с хорошую скатерть. – В его черномазии полно, что ли, таких девок? Ишь, вспыхивает, как солома, и отец ей – Повелитель! – не указ! Она его гаремное хозяйство быстро научит строем ходить.
По лицу Палия скользнула довольная улыбка. Лабус пожал плечами:
– Может быть, может быть… Только у них бабы тоже не промах. До меня слухи дошли, что в гареме за спиной царя намертво сцепились между собой две его старшие жены – мать Хантумы Залима и её соперница Даура, у которой своя дочь в девках засиделась. И один из вельмож проболтался, пока я его после вашего застолья в чувство приводил, что Гульмира намного красивее своей сестры будет.
Палий хмыкнул. По большому счёту, ему было глубоко наплевать, которую из дочерей пришлёт Магдар ему в жёны. Его вполне устроила бы и темнокожая Кшанти, уже две недели не покидавшая его спальни. Он запросто объявил бы её своей женой, но черномазого наследника, избавьте Боги, Нумерия ему уж точно бы не простила.
Сметая мебель и грозно топая ногами, он, конечно, в глубине души прекрасно понимал, что очень виноват перед Леей. Но свидетели его – Боги Истинные и Вечные – он и правда не знал, что девчонка настолько сильно любит этого… Дар-тона Орстера! Нет, ему докладывали, конечно, что бегают они в парк на свидания, но… побегают и успокоятся, кто в молодости глупостей не совершал.
Она всё равно должна будет выйти замуж, он – никогда не сможет жениться и покинуть службу, если только не пожелает покрыть себя вечным несмываемым позором. И они оба об этом прекрасно знали… но вот, поди ж ты…
Палий глубоко вздохнул и, отгоняя от себя тяжёлые воспоминания, уставился на Лабуса. Тот продолжал невозмутимо стоять у двери.
– Притащил свои склянки? Давай, начинай старую развалину превращать в молодого красавца. Ох, и не завидую я тебе! Что будешь делать-то, если вдруг не получится? И покатится твоя седая головушка, подметая бороденкой мусор на площади… Чего замер? Давай!
Лекарь выставил на стол несколько пузырьков и флакончиков, смешал содержимое двух из них в стакане и поднёс Палию. Тот скривился, но выпил всё до последней капли. Несколько минут Лабус объяснял прислужнику, что за чем и как пить, потом проводил Повелителя в дворцовую мыльню, где была приготовлена ванна с целебным отваром из цветков сентралии, снимающей усталость и придающей упругость обвисшей коже.
После ванны два здоровый помощника лекаря уложили расслабленного Палия на стол и долго разминали и растирали рыхлое тело, умащивая его драгоценными маслами. Лабус внимательно следил за процессом.
Он не тешил себя надеждой, что прописанный им курс сотворит чудо, и через две недели старый и больной Палий сможет молодым бычком скакать возле смуглой заморской тёлочки. Но… выдержать долгую и нудную церемонию, а главное, последующую за ней ночь, вполне.
Возвращаясь вечером к себе, в дверях комнаты, где дворцовые лекари и их помощники вели приём больных, он неожиданно столкнулся с Леей. Она покраснела, опустила глаза и быстро шмыгнула мимо.
В комнате было пусто, только его помощник, добродушный малый Бисар, которому уже доверялось накладывать повязки и смешивать несложные составы из трав для лечения поноса, сидел у окна. Он тихонько напевал песенку про весёлую старушку, решившую продать за ненадобностью своего деда, и что-то толок в каменной ступке.
– Госпожа Лея заболела?
Бисар подскочил от неожиданности и, почтительно склонив голову, бойко ответил:
– Нет, господин лекарь. Она не жаловалась, что больна.
– Тогда что ей здесь было нужно?
– Она спросила, есть ли у нас настойка цветков наперстянки. Я сказал, что у нас в лекарне она обязательно имеется.
– И…?
–… она попросила дать ей флакончик.
– И ты дал?!
– Конечно. Госпожа Лея сказала, что у её прислужницы больна мать…
– Ты посмел это сделать, олух!? Немедленно беги за госпожой и сейчас же верни настойку на место! Боги милостивые! Наградили помощничком! Ты забыл, что она настолько ядовита, что десять лишних капель запросто отправят больного с этого света на тот?
Бисар страшно побледнел и уже ринулся бежать, но у двери притормозил.
– Господин лекарь! Госпожа Лея сказала, что мать той девушки уже принимала настойку и знает, что больше пяти капель в день её пить нельзя!
Лабус ещё раз гневно взглянул на помощника и махнул рукой:
– Ладно, завтра я сам обо всём спрошу у Леи. А ты, если не желаешь вылететь из дворца и закончить свою жизнь под забором, никогда больше не смей даже касаться полки с ядовитой травой!
Но утро следующего дня выдалось столь бурным, что Лабус начисто забыл о злосчастной настойке. Ещё затемно по коридору, ведущему к покоям лекаря, быстро пробежали, и в комнату ввалилась перепуганная нянька младшей дочери Палия в одной ночной рубахе. Выкатив свои круглые глаза так, что они почти вылезли на лоб, она с порога истошно заверещала:
– Ой, помогите, спасите! Умирает! Ой, мамочки мои!
Лабус, совсем недавно закончивший чтение новой книги «О духах болезней и болезнях души» и только-только с удовольствием начавший смотреть свой первый сон, подскочил на кровати, бешено озираясь.