– То есть «Болеро» Равеля не похоже на все, что было до него? – перевел с русского на русский Никита, но ему же нужна математическая точность, как советовал автор письма Валерке.
– Можно и так сказать. Первое исполнение «Болеро» Равеля состоялось в Париже в ноябре 1928 года, сольную партию танцевала Ида Рубинштейн, это была ее идея – создание спектакля. Успех был ошеломляющий. Триумф.
– Простите, что перебиваю, а что в самом «Болеро» есть?
– Хороший вопрос, я бы сказала, профессиональный, – улыбнулась Нина Александровна. – Видите ли, прошло много времени, а споры о построении этого произведения до сих пор идут.
– Как интересно, – подхватил Никита. – И о чем же спорят?
– Именно о том, что там есть, как спросили вы. Притом никто не оспаривает, что симфоническая партитура – шедевр, гениальное озарение. А каковы ваши ощущения от «Болеро»?
– Мои?
– Да, ваши? Что вы чувствуете, что слышите?
– Ну… – подбирал он слова. Оказалось, музыку описать чрезвычайно сложно. – Во-первых, мелодия… короткая мелодия, но повторяется и повторяется. С нарастанием повторяется. Во-вторых, постоянно слышится однообразная барабанная дробь, она же заполняет паузы.
– Все правильно, но это первый пласт.
– Да? – изумился Никита, раньше он не подозревал, что человек додумался поделить музыку на пласты. – Есть еще другие пласты? Только… я бы попросил вас свое мнение рассказать, личные ощущения… м… ассоциации, если есть.
– Ассоциации у каждого человека разные, часто не совпадают…
Есть люди, которым по необъяснимым причинам доверяешь сразу после знакомства, вероятно, потому, что чувствуешь: не соврут. Нина Александровна показалась Никите человеком, умеющим распознать в простых вещах то, что не каждому доступно, – степень глубины, потому и настаивал:
– Пусть не совпадают. Пожалуйста…
Нина Александровна переплела пальцы, на секунду задумалась, отбирая главное, а может, в ее голове зазвучала мелодия, которую и он теперь узнает с первых тактов.
– Балетмейстер Бежар сказал, что «Болеро» Равеля – это история желаний, – произнесла она, еще слыша музыку, затем вернулась к Никите. – Как точно он выразился! Возьмите ту же любовь. Начинается с робкого зарождения, развивается и доходит до кульминации, экстаза. И так во всем, что связано с нашими увлечениями. Вы сказали – мелодия… На нашем языке это тема, она длится всего шестнадцать тактов, действительно короткая. Если заметили, тема тоже разделена на две части, многие так и считают: две темы. Ой, боюсь навлечь на себя гнев музыкальных светил, но я придерживаюсь того, что все-таки тема одна, да и слышат две темы только специалисты, остальные слушатели не делят произведение на составные части. Итак, тема, а в ней две части. Тема, конфликтующая сама с собой в каждом эпизоде при каждом повторе, но только на более эмоциональном уровне. Этот внутренний конфликт весьма характерен для человеческой натуры – метущейся, ищущей, находящейся перед проблемой выбора. Что интересно, конфликт присутствует не только в теме, противоречие явственно ощутимо между самой мелодией и ритмом, который держат барабаны. Мелодия свободна, она змеится на фоне жесткого и, как вы заметили, однообразного ритма, она плывет, летит, словно хочет вырваться. А ритм ее не пускает. Он как наваждение не дает ей уйти даже во время перехода или паузы, когда мелодии нужен вдох, чтобы начать полет с новой силой. Паузы на протяжении всей партитуры заполняет ритмический рисунок, который отбивается барабанами 169 раз (!), ни на йоту не убыстряя и не замедляя темпа, на этом настаивал сам Равель. Но вдох произошел, снова звучит повтор темы, усиленной звучанием следующего инструмента. Происходит, на мой взгляд, парадоксальный, метафорический синтез ограниченного пространства с неограниченной свободой. Разве в жизни бывает не так?
Никита слушал ее завороженно, как песню, – живут же на свете умные люди, метафоры разные у них на уме. Он не только слушал, но и слышал, поэтому позволил себе перебить:
– А мне показалось, к концу ритм убыстряется.
– Это обманчивое впечатление происходит за счет динамичности пьесы. А динамичность построена на тембровой прогрессии, то есть постепенном введении новых инструментов. Начинают флейты, затем кларнет, потом фагот и так далее. Во второй половине вступают медные, потом струнные. Это ваше сердце бьется быстрее, под воздействием гипнотического звучания «Болеро» усиливается чувственное восприятие. Наконец тутти. Мелодия вырывается, вы слышите лишь отголоски основной темы, которую безжалостно перемалывает ритм. Это единственная модуляция в пьесе, строгая периодичность исчезает, происходит ошеломляющий взрыв и… тишина. Тишина – как продолжение, ведь в мире нет пустоты, есть только небольшая пауза.
Пауза и наступила. Очень красочный рассказ. Никита проникся и к ней, и к «Болеро», но принцип не поймал, не понял, где применима математика. Об этом он и спросил Нину Александровну, она, на удивление, оказалась терпимой и внесла дополнение:
– Равель поставил перед собой довольно-таки рациональную задачу: достичь эффекта при помощи единственного композиторского средства – оркестровки, в этом и есть его новаторский подход. Ритм и оркестр, так сказал сам Равель о своем произведении. Как ни покажется странным, ему нашептал идею создания «Болеро» заводской конвейер.
– Что, правда? – удивился Никита. – По-моему, музыка далека от завода.
– Не один вы так думаете. Но Равель испытывал восторг перед индустриальными достижениями, впрочем, разве важно, что послужило манком к творчеству? Равель назвал свой шедевр оркестровым сочинением без музыки. Посудите сами: звучит, по сути, один мотив, довольно короткий, вы это сами определили. Мотив без изменений, без красок, без модуляций, но, повторяясь разными инструментами, достигается невиданный накал страсти.
Голова маленько припухла, Никита порядком потерялся в непривычном потоке информации, но не расклеился. Он не глуп, предвидел, что не запомнит музыкальные тонкости, и втайне от Нины Александровны записал на диктофон одухотворенную лекцию. Нехорошо поступил, а как быть иначе? Теперь будет слушать партитуру Нины Александровны столько, сколько потребуется, глядишь – и приоткроется завеса Валеркиной тайны, черт бы ее взял.
А он придумал ход конем, два хода. Гарантии не дал бы, что ходы оправдают себя, но и в шахматах игроки не всегда делают верный ход конем. Размножив фотографию Лолы, Никита собрал в ЧОПе свободных ребят (всего семь человек), раздал фото со словами:
– У меня личная к вам просьба: пошатайтесь по городу вечером. Если встретится похожая женщина, не упускайте ее, ничего не предпринимайте, старайтесь остаться для нее незамеченным и безотлагательно позвоните мне, я подъеду. Обещаю премию, на этом все. Аркаша, останься.
За последним парнем закрылась дверь, Аркаша взял из его пачки сигаретку, заинтересованно спросил:
– Халтурку хочешь подкинуть?
– Именно. Вот адрес, выясни все об Инне и ее бабушке. Постарайся это сделать ненавязчиво, как бы по случаю.