Мы не верим деду Макару. Тополя не такие. Они не могут причинить зла никому. А Макар Петрович тихо спорит: не понимаете вы, мол, ничего – тополя сами по себе не могут делать зло, и чтобы случилась беда, нужны особые условия. Мол, дед тот если бы не пил, случилось бы такое? Нашел бы костыль да и спустился бы по лестнице, да пришел бы ко мне, а я бы его успокоил. А так – беда, грех…
– А когда Ганнушкин из третьего подъезда жену свою зарезал, это тоже тополя, да? – пристаем мы к деду Макару.
– А кто ж еще-то, – отвечает он нам. – Они же, Ганнушкины-то, поселились у нас недавно, не успели еще привыкнуть. Помните, вон там, возле мусорного контейнера, стоял красавец такой?
– Помним, помним, – дружно киваем мы.
– Ну вот. Он же тоже выпить любил, и у него на этой почве мания появилася, что жена ему изменяет. Скандалы-то эти, крики-то помните?
– Помним.
– Ну вот. Тогда тоже из запоя он выходил. Поругалися в очередной раз, с кулаками на жену он кинулся. У нее терпение лопнуло, она вещи начала собирать. Да не успела… Взял он ее чемоданы да и понес их в мусорку, выкинуть, значит, со злости-то. Идет, а на него тополь тот надвигается, и листва как будто шелестит: «Шлюха… Шлюха… Шалава…» Шур-шур-шур так, страшно шуршит. Ну он и побежал домой, взял нож да и зарезал ее. Шлюха, мол – и зарезал.
– А откуда вы знаете-то все это, Макар Петрович?
– Так тополя мне и шепнули, – строго, таинственно отвечает дед.
Мы ему не верим.
Дед Макар не один такой. Другие наши старики тоже любят что-нибудь страшное рассказать. Один говорит, что в стране бедность такая оттого, что все деньги правительство тратит на содержание и перемещение тополей. Другой старик убежден, что продажные генералы торгуют тополями с врагами, в основном с США, и скоро всех нас завоюют. Третий говорит, что метро в Москве предназначено не для того, о чем все думают: на самом деле это подземные туннели для секретных перемещений тополей, а поезда с людьми там ходят для отвода глаз. Макар Петрович в целом с ним согласен, только спорит по одному вопросу: метро это раньше только для тополей и работало, и на улицах спокойно было – все под землей перемещалось, а потом Ельцин тополя наружу вывел, и беда началась: люди с ума сходят, из окон прыгают. А в метро теперь люди на поездах ездят, но вот толку-то от этого… Василий Павлович, бывший шахтер, любит рассказывать, что у них однажды в бригаде такое было: послали их на новый участок, они в первую шахту спустились, а там – старый тополь! Верхушка вся обломана, кора потрескалась. Вызвали начальство, а начальство приехало не одно, а с «людьми в штатском» и с генералами какими-то. Шахтерам этим тогда единовременно выдали годовую зарплату и взяли с них подписку о неразглашении, и своего прежнего начальства они с тех пор не видели. Да и шахты той больше нет – голое ровное поле. Хотя казалось бы, что такого – обычный старый спиленный тополь…
– А кто все-таки тополя придумал, Макар Петрович? – спрашиваем мы в очередной раз, предвкушая свою стремительную победу над хромой логикой старика.
– Так Сталин придумал, – в который раз отвечает глупый дед.
– Так при Сталине-то тополей не было! – торжествуем мы. – Они же как раз в перестройку, которую вы так не любите, разрабатываться начали!
– Дураки вы, – обижается дед. Завтра он забудет свою обиду, и ежевечерний разговор на скамейке во дворе начнется заново. – Тополя были всегда. Вы просто за деревьями леса не видите, как в народе говорится. Тополя всегда были, а Сталин придумал их сделать такими, ну… такими, какие они есть сейчас. А что их в эти скорлупы нарядили да возят на МАЗах по Красной площади в День Победы, асфальт только портят – это ваши современные придумали, как их там… Позорище, да и только. Тополь, красавца, в железную сигару обрядить да на машине по улицам возить на потеху Западу – это ж позорище! Как медведей раньше по улицам водили. Такую красоту спрятали! Весь пух, все, почитай, ветки в железе! Не пахнет ить он больше в машине-то этой! Ироды…
– Наоборот! – кричит кто-то из молодых. – Деревья с ветками – это и есть маскировка, а настоящий тополь как раз такой, какой по Красной площади возят. И пух специально – чтоб не подходили близко, противно же!..
Сейчас разгорится обычный спор. Молодые будут посмеиваться над дремучими старческими байками, старики будут упрямо покачивать головами. Кто-то заплачет, вспоминая, как пахли почки этих деревьев раньше. Но я никогда не участвую в споре. Мне неинтересны эти мелочи – кто придумал тополя, кто их «испортил», кто прячет их в железных сигарах, превращая прекрасные деревья в стальных монстров, в гладкие мини-башни. Мне даже неинтересно, кто распоряжается их судьбами, кто возит их из города в город, из деревни в деревню, из одного края моей страны в другой. Я знаю, что они есть, и этого мне достаточно. И еще я знаю, почему в июне все города полностью засыпаны тополиным пухом и почему нельзя отличить одно дерево от другого: потому, что тополя никогда не стоят на месте.
Когда солнце начнет садиться, я поднимусь к себе домой и выйду на балкон. Не замечая доносящиеся снизу крики, я обопрусь о перила и начну внимательно осматривать двор. Кузнецовы уже привезли откуда-то грибок. Завтра решено его ставить: старики говорят, что этот могучий красавец уже никуда не уйдет, что прошел его век. С ними как всегда будут спорить. И правильно – даже отсюда, с балкона, я чувствую, что и этот тополь скоро покинет нас. Мы опять будем ждать новых гостей. Интересно, где делают такие грибки для детских площадок? Я тщательно запоминаю двор. Одинокий исполин уйдет, и те два молодых деревца тоже скоро уедут. Вот здесь хорошее место, у второго подъезда: там можно ждать три-четыре новых дерева. Когда они придут? И почему я почти никогда не ошибаюсь в своих предсказаниях? Не знаю. Зато я твердо знаю, что по моей стране, защищая границы, скрываясь от чужой разведки, заметая следы и путая и пугая врага, постоянно ездят большие прекрасные тополя.
2010 г.
Первым, кого он увидел, войдя в своей скромной серой куртке в здание Министерства, был плотный чиновник с угрюмым государственным лицом много лет держащегося на грани алкоголика, в хрустящем синеватом костюме и сверкающих ботинках. Чиновник вежливо изогнулся, пропуская его вперед, и с ласковой улыбкой, не идущей его серому обвисшему лицу, заговорил с женщиной. Одетая во все черное чиновница сквозь зубы улыбалась своему собеседнику, показывая мелкие очаровательные морщинки рано начавшей стареть тридцатилетней женщины, и ее черные крашеные волосы, черные чулки и черные туфли блестели в свете синих ламп вычурным черным стальным блеском, каким блестит, осененный синим спецсигналом, лакированный «Мерседес-Гелендваген». Он засмотрелся на чиновницу.
Он попал в Министерство случайно и не думал, что задержится там надолго – он никогда не думал, что его ожидает судьба клерка, писаря делопроизводства. Но ему постепенно начала нравиться эта скучная работа, потому что она хорошо отвечала потребностям его сухой дисциплинированной души. Нужно было вникнуть, какие бумаги необходимы для дела и какие инстанции должна пройти каждая из этих бумаг, и не спеша сопровождать пакеты в их круговом движении по этажам и инстанциям, заботясь только о том, чтобы не потерять что-то важное, с визами директоров департаментов и подписями далеко живущих людей. В течение первых нескольких недель было трудно, он сильно уставал, не умея и не смея отказаться от поручений, никак не связанных с его обязанностями и выполняя их с присущей ему туповатой добросовестностью. Но вскоре он почувствовал дух Министерства, пригляделся к тонким аппаратным играм и через два месяца уже вполне мог отвечать мрачной юристке, просящей его сбегать на верхний этаж за госконтрактами: «Я не могу вам помочь. Сейчас приехали екатеринбуржцы с «Экскаватором», они говорят, что мы им протокол согласования цены неправильно составили. Так что – горим».