Эмили!
Одна мысль о ней лишала меня сил…
Гарсон принес небольшую корзинку с белым хлебом и салат, приправленный черными оливками и корнишонами. Симон поблагодарил его, настойчиво попросил, чтобы жаркое подали как можно быстрее, поскольку у него назначена встреча. Затем набил рот, шумно прожевал, склонился над тарелкой и тихо, будто опасаясь, что его услышат, сказал:
– Ты конечно же спрашиваешь себя, что это я так возбужден?.. Если я тебе скажу, ты сохранишь мои слова в тайне? Ты наш народ знаешь, они ведь и сглазить могут…
Наткнувшись на мое безразличие, его энтузиазм тут же погас.
– Ты что-то скрываешь от меня, Жонас. Причем что-то серьезное.
– Да нет, просто мой дядя…
– Ты уверен, что не держишь на меня зуб?
– А почему я должен держать на тебя зуб?
– Ну… я собираюсь сообщить тебе сногсшибательную новость, а ты сидишь с физиономией, которой даже танк можно обратить в бегство…
– Ладно, валяй, говори. Может, это меня немного развеселит.
– Очень на это рассчитываю. Ну так слушай – мадам Казнав предложила мне руку своей дочери, и я согласился… Но официально еще ни о чем не объявлено.
Он сразил меня наповал!
Мое отражение в оконном стекле удар выдержало, но душа рассыпалась в прах.
Симон – человек, называвший Эмили женщиной-вамп и кокеткой, – сидел хмельной от счастья. Я больше не слышал его слов, лишь видел ликующие глаза, насмешливые губы, сальные от оливкового масла, руки, отрывающие хлеб, комкающие салфетку, разрывающиеся между вилкой и ножом, а еще плечи, подрагивавшие от радостного возбуждения… Он сожрал свое жаркое, проглотил кофе, закурил сигарету, и все это продолжая без умолку говорить… Затем встал, произнес на прощание какую-то фразу, отозвавшуюся в ушах сплошным гулом, которую я из-за этого не разобрал, надел плащ, вышел на улицу, махнул мне в окно рукой и исчез…
Я остался сидеть за столом, будто пригвожденный к стулу, разум мой в одночасье оказался в вакууме. К жизни я вновь пробудился только после того, как подошедший официант сообщил, что ресторан закрывается.
Надолго сохранить в тайне свой проект Симону не удалось. Чтобы эти секретные переговоры стали достоянием гласности, оказалось достаточно всего пары недель. Когда Симон проезжал по Рио-Саладо в своей машине, все приветствовали его и радостно кричали: «Счастливчик!» Девушки публично поздравляли Эмили. Злые языки намекали, что мадам Казнав лишь сбыла дочь с рук, те, кто поумнее, с вожделением ждали щедрого пиршества, обещанного избранником весталки.
Из города на цыпочках ушла осень, и ее сменила на редкость суровая зима. Весна провозвестила на редкость жаркое лето и покрыла поля фосфоресцирующей зеленью. Помолвку семьи Казнав и Беньямен решили отпраздновать в мае, а свадьбу сыграть, когда с виноградников будет собран первый урожай.
За несколько дней до обручения, в тот самый момент, когда я уже собирался опустить ставни, возникшая на пороге Эмили быстро втолкнула меня в помещение. Дабы избежать любопытных взоров, ей пришлось красться вдоль стен, будто воровке.
В порыве отчаяния она обратилась ко мне на «ты»:
– Полагаю, ты в курсе. Мать насильно выдает меня замуж. Ей хочется, чтобы я стала женой Симона. Она вырвала у меня согласие, но окончательно еще ничего не решено… Теперь все зависит от тебя, Юнес.
Эмили была бледна.
Она похудела, а ее глаза больше не правили этим миром.
Она схватила меня за руки, яростно притянула к себе, задрожала с головы до ног и прошептала:
– Скажи «да»… Скажи «да», и я все отменю.
В гневе она растеряла всю свою красоту и очарование. Впечатление было такое, будто она только-только встала с постели после тяжелой, продолжительной болезни. Из-под платка выбивались растрепанные волосы. Скулы нервно подрагивали, а настороженный взгляд не знал, за чем следить – за мной или же за улицей. Откуда она пришла? Туфли Эмили побелели от пыли, платье пахло виноградной лозой, шея блестела от пота. Чтобы явиться в аптеку, не возбуждая любопытства жителей, ей, вероятно, пришлось обогнуть городок и пройти по полям.
– Скажи «да», Юнес. Скажи, что ты любишь меня так же, как я тебя, что я для тебя значу столько же, сколько ты для меня, прижми меня к груди и больше никогда-никогда не отпускай… Юнес, ты моя судьба, которую мне хотелось бы прожить, ты опасность, которой я готова себя подвергнуть, я готова пойти за тобой хоть на край света… Я люблю тебя, и в моих глазах в этом мире нет ничего главнее тебя… Ради бога, скажи «да»…
Я молчал. Оторопевший. Оцепеневший. Изумленный. И страшно бессловесный.
– Почему ты ничего не говоришь?
Я молчал.
– Да скажи ты хоть что-нибудь, черт бы тебя побрал! Говори… Скажи «да», скажи «нет», но не стой, как немтырь… Что с тобой случилось? Потерял дар речи? Не мучай меня, скажи хоть что-нибудь, человек ты или нет?
Она говорила все громче и громче, больше не могла стоять на месте, в глазах ее полыхал огонь.
– И как понимать твое молчание, Юнес? Что оно значит? Что я идиотка? Ты чудовище! Чудовище!
И она замолотила мне в грудь кулачками, яростными в своей беспомощности.
– В тебе нет ни капли человечности, Юнес. Ты худшее, что было в моей жизни.
Эмили хлестнула меня по лицу и несколько раз ударила по плечам, чтобы заглушить рыдания. Я стоял как громом пораженный и не знал, что сказать. Мне было стыдно – и оттого, что я заставлял ее страдать, и потому, что стоял посреди аптеки, будто огородное пугало.
– Будь ты проклят, Юнес! Я никогда тебя не прощу! Слышишь, никогда!
И она выбежала на улицу.
На следующий день какой-то мальчишка принес мне пакет, так и не признавшись, кто его прислал. Я развернул обертку, осторожно, будто сапер на минном поле. Подсознательно я догадывался, что в нем найду. Внутри был географический альманах, посвященный французским островам Карибского архипелага. Я открыл его и обнаружил внутри бренные останки розы, старой как мир, которую я вложил в эту самую книгу миллион лет назад, еще до того, как Жермена стала делать Эмили уколы в подсобке аптеки.
В тот вечер, когда они устроили помолвку, я уехал в Оран, к родственникам Жермены, а Симону, настаивавшему, чтобы я обязательно присутствовал, наврал, будто отправился на похороны.
✻✻✻
Свадьбу, как и договаривались, праздновали в начале сезона сбора винограда. На этот раз Симон уговорил меня не уезжать из Рио-Саладо, что бы ни случилось, и к тому же поручил Фабрису за мной приглядывать. Я не собирался дезертировать. В этом не было нужды. Такой шаг выглядел бы смешно. Что бы тогда подумали жители городка, друзья и завистники? Как можно было улизнуть, чтобы не навлечь на себя подозрений? Или, может, пусть бы подозревали, так было бы честнее? Но Симон был ни при чем. Ради меня он разбился бы в лепешку, точно так же, как ради Фабриса, когда тот женился. Кем бы я был, если бы испортил ему счастливейший день в жизни?