Она не удивилась, было только видно, что немного нервничала. Налила ему чаю, от еды Петя отказался.
Он все ей рассказал. И про Белку, и про Эдика. И про Филиппыча. Про то, что у Антона, похоже, своя игра началась в КГБ. Даже про себя рассказал, вернее, про Настю. Совершенно неожиданно.
Катя слушала все внимательно, временами погружаясь в свои мысли.
– Привыкнешь. Будешь ценить каждую секунду, проведенную вместе. Родить ей надо побыстрее.
Потом сидели и просто друг на друга смотрели. Наверное, не нужно было этого делать.
– Сколько тебе сейчас?
– Двадцать восемь.
– Болтаешься ты пока, Петенька. Если за этот год не поймешь, так и будешь болтаться.
– Чего не поймешь? Что мне нужно понять?
– Просто кто ты и что ты. Но у тебя получится.
Она улыбнулась. Он взял ее руку. Все что угодно, но отпустить он ее уже не мог.
Они лежали, он ее обнимал. Все встало на свои места. Так просто. Так легко.
У Киры умирала мать. Петя узнал об этом совершенно неожиданно, просто зашли к нему в обед за книгами.
Мать им накрыла и ушла к себе. Была бледная, но улыбалась.
– Ей месяца два осталась, – вдруг сказал Кира.
Сидел он спокойно, говорил словно о другом человеке. И будто бы вообще не о смерти. О смерти так не говорят.
Пете захотелось сразу исчезнуть, он не знал, как себя в таких случаях вести. Кира это заметил:
– Не волнуйся. И не говори лишних слов.
– А как ты можешь так спокойно…
– Мне важно, чтобы она счастлива была до последнего дня. И в последний день тоже.
– Разве человек может быть счастлив, умирая?
– Человек обязан умирать счастливым. В этом важная часть его жизни. Смерть – это просто переход. Такой же торжественный и великий, как и рождение. Это как встреча и проводы. Нас провожают, чтобы когда-то встретить, все просто. Важно только умереть вовремя.
– Как это – умереть вовремя?
– Ну, когда ты вроде все сделал, все понял и остановился. И просто живешь. Или ничего не понял и просто живешь. Доживаешь, а все вокруг рассыпается на куски и теряет смысл. Так, по крайней мере, тебе кажется. Но на самом деле это ты рассыпаешься и потихоньку исчезаешь. На поэтах это легче всего наблюдать. И вообще на художниках.
– Почему?
– Знаешь, говорят: «И тогда Бог перестал через него разговаривать». Вроде бы художник продолжает творить, но это все холостые выстрелы. Художник человека покинул, а человек еще жив. И мается. Доживает. Но иногда все совпадает, как это было у Александра Сергеевича. А вот у Николая Васильевича не совпало. Поэтому и памятники у них разные. Хорошо, когда до самой смерти, до глубокой старости, человек все идет и идет. Знаешь, что самое важное? Это как бегуны, марафонцы, вернее, те, кто в эстафете, нужно постараться пробежать как можно больше, насколько сил хватит. Нет уже сил, падаешь уже, а все равно упал и еще прополз сколько смог, и руку с палочкой вытянул вперед и воткнул, самыми кончиками пальцев. Чтобы потом с этого места начать. Вот что важно. Остальное не важно. Конечно, когда близкий твой уходит – это горе. Он был с тобой, и вот его нет. Но горе это только для тебя, не для него уже. По крайней мере, после того, как душа его успокоится. Вот мама умрет, буду ей помогать.
– Это как?
– Молиться. Думать о ней. Но все очень спокойно, чтобы просто мою любовь ощущала. И не беспокоилась за меня.
– А сейчас?
– Сейчас то же самое. Только мы пока еще рядом. Ты не представляешь, как мы каждый день проживаем. Ужинать садимся все вместе, как на Новый год. Для меня и самого теперь день не то, что раньше был день. Как подарок. Я теперь, когда спать ложусь и глаза закрываю, улыбаюсь. И когда просыпаюсь. Попробуй. Это легко.
Кира сидел светлый и тихий.
– Петя, я, наверное, уеду скоро. К Лотману, в Тарту. Насовсем.
– Тебя никто не отпустит.
– Все само решится. Потому что я этого очень хочу.
* * *
Вечером они пошли в кино, на «Обыкновенный фашизм». Документальный фильм, Ромм просидел несколько лет в архивах, ему помогала целая команда его учеников. Даже ездил в Германию, хотя все основную трофейную кинохронику привезли в Москву еще в 45-м. С ними была Белка, она, собственно, и достала четыре билета на премьеру. Сева ее был в Одессе, а Антона она, судя по всему, видеть не захотела. Или он ее.
Смотреть было тяжело. Весь этот ужас сопровождал голос Ромма, отстраненный, порой ироничный. От этого человеческого голоса становилось совсем не по себе.
Вышли на улицу, надо было уже расходиться, да не могли.
– Еле выпустили фильм. – Белка закурила. – Как пробили, непонятно.
– Да, ужасы все эти… – покачал головой Петя.
Белка посмотрела на него, как на неразумного ребенка:
– Знаешь, что Ромму напрямую сказали в высоком кабинете? «За что вы нас так ненавидите?»
Выходили люди. Шли молча, Петя подумал, что вряд ли теперь кому-то из них суждено этот фильм забыть.
– Ромм ведь был такой типичный советский режиссер, старой закалки. – Белка до конца не могла прийти в себя. – Пять Сталинских премий. «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918-м». Так бы и снимал всю жизнь: Ленин там, Ленин сям… Но тут Щукин умер, а, кроме него, кто вождя сыграет? После войны у него уже такая помойка пошла… Во ВГИКе до сих пор рассказывают, как он сделал там премьеру «Убийства на улице Данте». Все студенты от него без ума, мастер, а выходили потом и лица прятали, старались ему на глаза не попадаться. В общем, умер в их глазах Ромм. А потом воскрес. Нашел в себе силы. Начал все заново, в свои 54 года. Мне мой знакомый рассказывал, Юлик, с его курса, пришел к ним Ромм как-то первого сентября и говорит: «Забудьте все, что я вам до этого говорил. Давайте вместе учиться». А потом «Девять дней одного года» снял. И все всё поняли. Может, он всю жизнь свою и прожил ради того, что мы сегодня увидели. Вот такой он. Со всеми коленцами и изгибами.
Белка бросила в снег окурок и пошла к метро. Они ее догнали, шли молча.
– Знаете, что он про Хрущева сказал? – спросила вдруг она. – В какой-то момент тот слишком свободным стал. Ото всех, от всего мира. Вот его и убрали.
Новоселье было у Веры с Антоном, событие радостное и долгожданное. Дом только что отстроили, 14 этажей, стены кирпичные в полметра, два лифта – грузовой и пассажирский, вахтерша внизу, вернее, ее нужно было называть «консьержка». До Кремля минут десять пешком. «Башня Вулыха», строительный эксперимент.
Квартира неуютной не выглядела, уже завезли мебель, три комнаты, семьдесят три метра, можно дальше рожать смело. По бокам две лоджии. Вера совсем не поправилась, наоборот, как-то оформилась по-женски и похорошела.