Или связать маму и приставить ей к виску пистолет.

– До свидания, – сказала Лора.

Тони, похоже, обрадовался ее уходу. Наверное, все-таки решил, что гостья спятила. Наверное, так оно и есть. Разве нормальный человек поверит в то, что маленький рисунок поможет ему получить ответы на все вопросы?

Как только Лора ушла, Тони поспешно поднялся в студию. Закрыл дверь, подошел к окну и долго смотрел гостье вслед – пока та не скрылась за углом.

Затем, обхватив голову руками, согнулся пополам над подоконником.

Дочь. У него есть дочь.

Разумеется, девочка – его. Как только она озвучила истинную цель своего визита, годы словно повернули вспять, вновь перенеся Тони в те сумасшедшие, бурные, чудесные, ужасные дни. Ему понадобилось напрячь всю свою волю, все силы, о существовании которых он в себе и не подозревал, чтобы завершить разговор. Иначе нельзя. У него нет выбора.

Марина Старлинг. Ее лицо, как живое, всплыло перед глазами.

Глава тринадцатая

Когда Тони Уэстона приняли на работу в школу Святого Бенедикта, друзья принялись нещадно над ним подтрунивать. Как же, должность учителя рисования в заведении для девочек, мечта любого мужчины. Внешне Тони воспринимал шпильки вполне добродушно, но в действительности они его раздражали. Кто он им – похотливый старик? Ему всего тридцать два! Неужели друзья не верят в то, что Тони уважает свою жену? А ведь он уважает! Венди – его мир. Опора. Родственная душа. Прибавка к зарплате, полученная вместе с новой должностью, означает, что, когда Венди забеременеет, она сможет бросить службу и заниматься малышами. Совмещать работу и материнство жена не хотела. Ради чего? Зачем лишать себя и детей совместных радостей, если финансовое положение семьи того не требует? Нет, пусть лучше ей установят в саду гончарную печь, и когда детвора подрастет, Венди в свободное время будет изготавливать свою любимую керамику, а потом ее продавать.

Так что переезд в Рединг оказался для Уэстонов большой удачей. И хотя сам город не вызвал у них особого восторга, они нашли большой викторианский особняк в относительно приличном районе и собирались мало-помалу привести его в порядок. Венди устроилась помощницей учителя в начальную школу и перестала принимать противозачаточные таблетки. Все шло по плану.

Вот только Тони не учел Марину Старлинг.

Это имя ему довелось не раз слышать еще до их личного знакомства. Ее обсуждали на нескольких педсоветах перед началом семестра. Она относилась к разряду тех трудных учеников, судьбу которых никто не взялся бы предсказать наверняка. Способная, но немотивированная. Можно было только гадать: то ли она всех приятно удивит и выпустится с приличным аттестатом, то ли с треском провалится и уйдет в большой мир ни с чем. Учителя сходились в одном: с этой девочкой ничего не поделаешь. Как бы на нее ни влияли, она сама выберет свою судьбу.

Среди мужской части педколлектива также бытовало мнение, что даже если Марина не получит нормального образования, большой беды не случится. Девушка с такой внешностью все равно далеко пойдет. Тони тошнило от небрежных циничных суждений, но, судя по тому, как ощетинивались при этих словах учителя-дамы, циники говорили правду.

В тот день, когда Марина вошла в его класс, сердце Тони замерло.

Черные, как вороново крыло, начесанные волосы в жутком беспорядке спадали на плечи. Идеально гладкая бледная кожа напоминала внутреннюю сторону веджвудской фарфоровой чашки. Огромные кошачьи глаза украшала густая темная подводка. Школьный джемпер бесстыдно облегал грудь, а из-под юбки торчали бесконечные худые ноги в черных колготках и неуставных «мартенсах» с развязанными шнурками. На спине висел холщовый рюкзак, утыканный множеством значков.

Тони весь урок не мог отвести от нее глаз, хотя и отчаянно пытался это скрыть. К его удивлению, она схватывала все на лету и явно была заинтересована происходящим. Задавала смелые и глубокие вопросы. Встречаясь с ним взглядом, не краснела, а улыбалась, при этом на щеке появлялась глубокая ямочка.

– А вы не считаете Гогена извращенцем? – спросила Марина на первом же занятии.

Тони решил не поддаваться на провокацию и не занимать позу оскорбленного миссионера.

– Поль Гоген действительно не отказывал себе в плотских удовольствиях, – ответил художник. – А уж кем это его делает – самим собой или, как вы красноречиво выразились, извращенцем, – решать вам. Хотя возмездие его все же настигло. Сифилис – болезнь не из приятных.

Туше. Ответ, похоже, ей понравился.

Они «бодались» на уроках не одну неделю. Она постоянно бросала ему вызов, он отвечал тем же. Тони почти не волновало, заметили ли остальные ученики вспыхнувшую между ним и Мариной искру. Он очень хорошо помнил тот день, когда, придя на урок рисования с живой натуры, обнаружил в кресле Марину – вместо обычной модели с плебейской внешностью.

– Гретхен не смогла прийти, – пояснила дерзкая красавица. – И я решила занять ее место. Жалко ведь отменять занятие.

Надо было не соглашаться. Надо было немедленно приказать ей одеться. Но это означало бы признание в том, что он испуган и смущен. То есть что ее стрелы достигли цели. Из урока в урок Марина шутливо и весело старалась вывести учителя из себя, шокировать.

– Отличная мысль, – сказал Тони, едва удостоив ее взглядом, прошел на свое место и взялся за набросок.

Вот отсюда, из-за мольберта, он уже мог сколько угодно любоваться телом Марины. Таким прелестным и совершенным телом, что у него сдавило горло. Тони Уэстон понимал – он поступает неправильно; но чтобы не смотреть на нее, нужно быть сверхчеловеком. Любого мужчину на его месте охватило бы желание. Да, конечно, сегодня подобная ситуация – с ученицей в роли обнаженной натурщицы – совершенно невозможна, однако тогда… тогда многое виделось по-другому. К тому же Марине было семнадцать лет. Ее возраст он подсмотрел в личном деле.

А зачем подсмотрел? Да затем. Тони был очарован, и от мысли, что Марина уже перешагнула рубеж полового совершеннолетия, ему становилось легче. Он думал о ней непрерывно, днем и ночью. Пытался гнать прочь свои фантазии – опасные, запретные. Вел себя как законченный глупец. Играть с Мариной означало играть с огнем – однажды кто-нибудь наблюдательный заметит и проболтается.

Как-то Тони обнаружил Марину плачущей в углу художественного класса. Она отказалась объяснить причину страданий и продолжала лить горькие слезы. Несмотря на то что внутренний голос настойчиво его предостерегал, Тони подошел ближе. Он уловил сладковатый запах дешевых духов, и в животе все перевернулось. Не от отвращения – от дикого желания; желания до нее дотронуться. Тони несмело приобнял ее за плечи – жест, который вполне можно истолковать как утешающий. Но как только рука учителя ее коснулась, Марина к нему прильнула.

– Обнимите покрепче, – попросила она.

В любой другой просьбе он сумел бы отказать. Скажи девушка: «Трахни меня» или «Поцелуй меня», Тони ее оттолкнул бы. Но слова Марины прозвучали как крик души. Она была такой маленькой, такой хрупкой – и одновременно такой зрелой… Он привлек ее к себе и почувствовал, как к телу прижались теплые девичьи груди. Какие же они мягкие – не то что костлявые лопатки, которые он поглаживает ладонями.