Подготовка девятнадцатого батальона велась ускоренными темпами. Солдат отправили в Ирак в камуфляже цвета соснового леса, а не аравийской пустыни. Арьергард контингента готовили уже более основательно. Солдаты имели опыт общения с возможными союзниками в миротворческих миссиях и на учениях в седьмом учебном центре в Яворове, что под Львовом. На одном из предприятий украинского оборонного комплекса освоили выпуск шлемов из легкого кевлара. По своим качествам украинский кевлар не уступал европейским образцам, но обходился заказчику куда дешевле. Шлем выдерживал прямое попадание девятимиллиметровой пули. Чего не скажешь о голове под шлемом. Впрочем, лучше в каске, чем без нее.
Первый «борт» с основным украинским контингентом вылетел в Кувейт седьмого августа 2003 года. Солдат провожали с оркестром. На них была новая форма, наспех сшитая, но все же куда более подходившая к жаркому иракскому климату. Через полгода ей на смену придет еще один вид камуфляжа. Война, как это ни цинично звучит, заставляет промышленность развиваться. Даже если это чужая война и тебе на ней отводится роль второго плана. Но и эту роль сыграть непросто. До того как заполнился десантный отсек первого Ил-76, вылетевшего по маршруту Николаев – Кувейт-Сити, уже было известно, что Украина предоставляет коалиции четвертый по численности контингент – после американского, британского и польского.
Поначалу, когда солдаты только обживали незнакомую страну, приходилось спасаться от жары в палатках. На перевалочном пункте в Кувейте обедали в полевых условиях. На базе «Дельта» в первое время после прибытия туда украинцев была оборудована временная столовая. Существовали и ограничения: например, в одни руки давали не больше двух банок лимонада. А пить, понятное дело, хотелось больше, чем есть. Если лицо любой военной базы столовая, то лицо украинской базы со временем значительно похорошело, и о количестве взятых напитков никто не спрашивал.
Контакт с местными жителями сначала было наладился, но потом все пошло наперекосяк. А разве могло быть иначе? Страх – это топливо для любой войны. Он возникает из недоверия. Доверять нам у иракцев не было основания. Хоть и не слишком любили они своего халифа, украинские солдаты для них были оккупантами. И как бы украинцы ни называли себя миротворцами, участвовали они не в мире, а в настоящей войне. Чужой. Один из признаков любой войны – это когда местным раздают презрительные смешные прозвища. В Афганистане – «духи». В Чечне – «чехи». В Грузии – «грызуны». И это свойственно не только братьям-славянам. Во Вьетнаме, например, американцы называли противника «чарли».
Причина этого военного феномена, как мне представляется, кроется в психологии человека, которому приходится стрелять в себе подобного. В такого же, как ты сам – то есть человека, – стрелять трудно. А в недочеловека проще. В Ираке местных прозвали «мартыханами». Во-первых, потому, что, глядя сквозь триплекс бэтээра, видишь перед собой множество бородатых черноволосых существ с автоматами, которые криками и ужимками изгоняют из себя страх перед чужой военной машиной. Во-вторых, потому, что обезьяны, когда их много, могут и тигра порвать. А в-третьих, потому, что первых пойманных украинцами боевиков держали в клетке. На территории базы «Дельта» не было специального помещения для «инсургентов» – так в официальных сводках назывались люди, совершавшие нападения на войска коалиции. Первичной тюрьмой служила невысокая клетка, наподобие тех, в которых держат августовские дыни и арбузы. Если боевик вел себя плохо, клетку накрывали тентом от автомобиля. Внутри становилось жарко и душно. Грязный разгневанный иноязычный бородатый человек в клетке действительно напоминал примата в зоопарке. Вскоре на смену клетке пришел железный контейнер. В нем прорезали автогеном окно и приварили перекладину, к которой перед допросами с помощью наручников пристегивали боевиков.
Однажды я попросил организовать мне интервью с человеком, обстрелявшим украинский бронетранспортер. Его привели из контейнера и усадили на стул. Мне понадобился переводчик. Штатным толмачом контингента была милая девушка, носившая лейтенантские погоны. Она ответила, что наотрез отказывается переводить.
– Почему? – удивился я.
– Я не могу смотреть, как людям засовывают руку в дверь! – заявила она.
Я сначала ее не понял, промямлив что-то об отсутствии в палатке каких-либо дверей вообще. Потом, кажется, понял. И уточнил:
– Это не допрос, это интервью. Вы понимаете, здесь есть разница.
Она кивнула, мол, поняла. И пошла вслед за мной в соседнюю палатку, где, прикованный к деревянной табуретке, нас дожидался худощавый парень в длинном арабском халате. Конечно, не сам, а в компании знакомого штабного офицера.
– Как вы думаете, за что вас держат на украинской базе? – задал я первый вопрос.
Девушка-лейтенант перевела. Из многих незнакомых слов я уловил одно знакомое – «Аль-Каеда». В комбинации с «Аль Украния» это, должно быть, обозначало «украинская база». Парень молчал, как партизан. Которым он, в сущности, и являлся.
– За что вас держат на украинской базе? – повторил я вопрос.
– …аль Каеда аль Украния? – отозвался перевод.
В ответ снова молчание.
И тут мой знакомый офицер сказал мне слегка раздраженно:
– Послушай, ты не так берешь интервью, дай я попробую.
И, развернувшись в сторону боевика, мощно хлопнул ладонью по столу:
– Говори, сука, б…дь, на х…я ты стрелял по украинцам!!! Говори!!! Я тебя заставлю говорить!!!
Лицо его налилось кровью. Глаза выкатились из орбит. Зубы заблестели, отполированные слюной злости.
Девушка вздрогнула. Боевик чуть не упал со стула, вот только наручники не пускали. А когда выпрямился, затараторил, глотая хриплые арабские слова, об участии в операции. И о своей участи в случае вероятного отказа от нее.
О пятидесяти долларах в качестве платы за риск. О том, что на самом деле не стрелял и отговаривал других.
– Я же говорила вам! – всхлипнула переводчица, выбегая из палатки.
– Зачем ты так? – упрекнул я приятеля. Я его знал давно и просто не ожидал от него столь жестких интонаций.
– А зачем он так?! – чуть ли не крикнул в ответ офицер. – Они ранили нашего бойца. По чистой случайности они из гранатомета промахнулись, суки, мартыханы е…ые!
В тот вечер я узнал, что один из украинских солдат застрелил женщину на блокпосту. Со страха. Ночь. Военные тормозят «уазик» с иракскими номерами. Им страшно. Они не знают, что внутри. А внутри тоже клубок страха. Водителю говорят: «Тормози!» Тот с перепугу вместо тормоза давит на газ. Машина рвет с места. Солдат, дернувшись, жмет на курок. Пуля легко проходит сквозь борт «уазика» и по пути через тело женщины, которая сидела на заднем сиденье, слишком близко к двери.
В общем, ни о какой взаимной украино-иракской любви говорить не приходилось. Почва для открытого конфликта была подготовлена.
Армия Махди, насчитывавшая весной 2004 года около пятнадцати тысяч боевиков, подняла так называемое шиитское восстание накануне выборов. Во главе этой мощной силы стоял Муктада аль-Садр, сын известного шиитского проповедника, в организации убийства которого обвиняли Саддама Хусейна. Особенно активно боевики Армии действовали в тех районах, которые считались традиционно лояльными к оккупационным властям. Казалось, американцы не слишком усердствуют в подавлении восстания. В Наджафе мы без труда оказались в самом эпицентре восстания, в мечети имама Али, а вскоре снимали части сбитого «махдистами» американского вертолета. Похоже, на таком я совершил единственный полет по маршруту Багдад – Кут. Я помню, как почти на наших глазах был взорван американский патруль в Багдаде, и я подозреваю, что люди, организовавшие взрыв, оказались рядом с нами в багдадском штабе «махдистов» перед тем, как политические лидеры движения дали нам комментарий. Муктада аль-Садр требовал всю власть шиитам. Американцы были скорее против, чем за. И со своей точкой зрения они определялись весьма долго. Поэтому восстание, мягко говоря, подавлялось локально и бессистемно.