Гаитянские дети не рисуют национальных героев. Малышам очень сложно выбрать себе пример для подражания: сегодня ты президент, а завтра – изгнанник, сегодня – освободитель, а завтра – предатель.
Остров раскачивается на качелях истории – от одной крайности до другой.
И ни один из гаитянских президентов – от самодуров-диктаторов до волюнтаристов-экспериментаторов – не чувствовал себя хозяином Белого дома. Иностранные солдаты временами разбивают палатки перед президентским дворцом. Потому что бывшим рабам очень сложно привыкнуть к свободе за каких-нибудь двести лет.
Боливия, 2007 год
Ее называли последней женщиной Че Гевары. Иногда даже не просто женщиной, а женой. Когда она сидела в полумраке небольшой гостиной в своем доме в Валлегранде и тень ложилась на ее большеглазое лицо, было заметно, что в молодости она наверняка считалась красавицей. Если слишком придираться, то можно сказать, что ее немного портил чуть крупноватый нос, но для того чтобы это заметить, нужно было очень сильно присматриваться, потому что излишняя крупность носа терялась среди обилия ярких деталей ее внешности. Густые крашеные волосы, которые когда-то наверняка были черными, крепкие большие зубы в широкой улыбке, открытый лоб, высокие брови над круглыми темными глазами. Вдобавок над ее диваном висела отретушированная фотография молодой красивой женщины, и нетрудно было догадаться, что это она сама. Хулия Кортес, бывшая учительница школы в Ла Игера, горной деревушке, куда солдаты боливийской армии привели пленного партизана, в котором не сразу можно было узнать Эрнесто Гевару де ла Серна, известного как Че.
– Он был с косматой бородой, заросший, грязный, оборванный. Он хромал, потому что был ранен. От него плохо пахло. А рядом шли подтянутые офицеры, лейтенант Ортис, капитан Прадо, высокие стройные красавцы. И все же чувствовалось, что в нем гораздо больше силы, чем в этих военных, которые его взяли в плен. Не знаю как, но я это почувствовала, – говорила мне Хулия, сидя на своем диване.
– А эта фотография, – я показал на портрет, – когда она была сделана?
– Да примерно тогда же, в шестьдесят седьмом, мне на ней двадцать один. – Она взглянула на фото, а потом украдкой бросила взгляд на большое зеркало перед ней.
На следующий день, уже в Ла Игера, она стояла возле здания школы, куда поместили Че, и вспоминала, как он обернулся и посмотрел ей в глаза.
– Когда его вели мимо толпы любопытных индейцев, он был спокоен. Только на мгновение остановился и, повернувшись ко мне, посмотрел прямо в глаза. Я до сих пор помню этот взгляд. В этот момент я почувствовала, что между нами установилась какая-то связь, которая была прочнее стальных канатов.
Конечно же, никакого романа между ними и не могло возникнуть. Возможно, если бы у него было больше, чем три часа, времени и развязаны кисти рук, то он мог бы обнять ее и прижать ее плечи к себе. Но время было безжалостно, оно заставляло пленника смириться с мыслью о конце, а веревка больно разрывала капилляры на запястьях. Он только смотрел на нее.
Мы нашли ее в Валлегранде уже после того, как первый раз съездили в Ла Игера. Городок Валлегранде совсем небольшой. Вдоль его улиц выстроились ряды почти одинаковых домов, одноэтажных, двухэтажных. Улицы, как правило, расположены параллельно и перпендикулярно по отношению друг к другу. От этого, а еще и от похожести строений, в какую бы точку города ты ни попал, у тебя создается ощущение, что ты уже здесь был. Центральная площадь, в колониальном испанском стиле, мало чем отличается от таких же площадей других боливийских городов. Но все же Валлегранде – это ключевой населенный пункт для тех, кто приезжает в Латинскую Америку, чтобы пройти маршрутом «Рута дель Че» – дорогой Че Гевары. Два важных объекта этого маршрута – прачечная, где журналистам было показано тело убитого партизана, и аэродром, где в шестьдесят седьмом были тайно захоронены останки Че Гевары и его товарищей по оружию. Место захоронения рассекретили лишь в девяносто седьмом, и о человеке, который это сделал, мы расскажем чуть позже. Меня же в Валлегранде больше всего интересовала Хулия Кортес, школьная учительница, которая последней говорила с Эрнесто Че Геварой, если не считать расстрельную команду лейтенанта Ортиса, но в конце концов они не говорили с Эрнесто, а только приказывали. Встать, повернуться, огонь. Разговор – это обмен мыслями, но разве нужны были людям в форме мысли того самого человека, из-за которого они должны были месяцами жить в сельве, кормить москитов и терять в весе по причине некачественного питания? Конечно, нет. А вот девушке Хулии он был нужен. В тот момент, когда они встретились глазами, Хулия интуитивно, как настоящая женщина, поняла, что это самая важная встреча в ее жизни.
– Он мне часто снится, – говорит мне Хулия, и я слышу, как дрожит ее высокий голос. – Мы с ним разговариваем во сне о многом, о моей жизни, о том, правильно ли я поступаю в разных ситуациях.
Женщина запнулась и внимательно посмотрела на меня.
– Я написала о нем стихотворение. Хотите, прочитаю?
Я кивнул головой. Она принялась читать вслух. Что-то о глазах, которые хочется разглядывать вновь и вновь. Довольно простые строки звучали немного пафосно, но это лишь прибавляло наивной искренности и стихотворению, и женщине, которая его написала. Я слушал ритмичные акценты, в которых чувствовалась профессиональная закалка школьного учителя, а сам представлял себе нечто другое. Трактор, который ездил вперед и назад, ровняя землю на обочине грунтового аэродрома. Они, думал я, скрыли следы казни, но только на тридцать лет. Они растворились в этой истории, думали, что это лишь эпизод в их успешной и правильной карьере, но этот эпизод стал их сущностью. Они, вероятно, тоже пишут что-нибудь, дают интервью и не отдают себе отчета, что судьба их обрекла на то, чтобы стать пленниками этого эпизода, закончившегося в Валлегранде.
Впрочем, таких наивных пафосных стихов им не написать. Я захотел их увидеть так же близко, как увидел донью Хулию. Но это произошло лишь четыре года спустя, примерно за месяц до того дня, когда фотографиям пленного Че Гевары исполнилось сорок лет.
Я прилетел в Санта-Крус, чтобы взять интервью у Гари Прадо, блестящего в прошлом офицера и одного из командиров специальных групп, которые охотились за Че Геварой и его отрядом. В самолете оператор, Сережа Ролик, спросил меня, а что означает слово «Эль ниньо». «Малыш, – ответил я, – иногда в значении «милый», в зависимости от ситуации». Оказывается, стюардесса, подавая ему стакан газировки, назвала его «ниньо», и парень, выслушав мою трактовку, решил, что речь идет о перспективе приятного романа. Но он не знал, что латиноамериканские девушки часто выражают свои эмоции столь пограничным образом, не имея, правда, особого желания на продолжение. В общем, Сергея отшили, и настроение его было испорчено. К тому же работать нам предстояло много. Ну, а я, напротив, был в прекрасном расположении духа, ведь меня ждала одна из самых удивительных стран. А кроме того, я рассчитывал увидеть тех участников боливийской драмы, с которыми так и не поговорил четыре года назад.