Словом, будьте спокойны – Наум Израилевич все еще держится.

Рецепт Вертинского

На Нименмана можно было не смотреть, Нименмана надо было слушать. Нет, конечно, смотреть на него не возбранялось, но что такого особенного вы могли обнаружить в полном уже лысеющем мужчине, возраст которого перевалил за пятидесятилетний рубеж. А вот слушать его было одновременно и удовольствие, и, если хотите, определенная умственная практика. Нименман выражался загадками. Он никогда не называл предмет или событие теми скучными общепринятыми терминами, какими мы пользуемся ежедневно. Он предпочитал находить их скрытую, глубинную сущность, что, с одной стороны, ставило собеседника в тупик, а с другой – вызывало неподдельный интерес у любителей шарад и кроссвордов.

Некоторая сложность состояла, правда, в том, что Нименман работал начальником конструкторского бюро на заводе имени Клары Цеткин и по роду своей службы вынужден был общаться с довольно многочисленным кругом лиц, говоривших, как правило, несколько по-иному. Впрочем, на этот случай у него под руками всегда была юная сотрудница этого же отдела Людочка Буренкова. Ей не надо было стоять за кульманом или составлять скучные спецификации. От этого она освобождалась полностью. Зато она вела заветную тетрадку, своего рода словарь, где на одной половине листа записывала все, что произносил ее шеф, а на другой – давала перевод, понятный простым смертным.

Я не буду утомлять вас его изысканными фразами, касающимися технического оснащения завода имени Клары Цеткин, зато могу привести некоторые термины из заветной тетрадки, связанные, так сказать, с обычной жизнью обычного человека.

Предположим, Нименман говорил: «Вчера купил на базаре бритую ягоду». Мы заглядывали в Людочкину тетрадь и читали: «Бритая ягода – виноград». Небритая ягода была, соответственно, крыжовник. Нименман: «Купил себе сон пополам», Людочка переводила: «Диван-кровать». Нименман: «Стоял в очереди за щербатым стеклом», Людочка: «Покупал хрустальную вазу». Нименман: «Чтобы все было люстра». Людочка: «Этот чертеж, который все очень ждут, должен быть непременно закончен в срок».

Особенно его любили приглашать на различные собрания с тем, чтобы он выступил по существу. Комсомольская организация, в которую я вступил, как только попал на этот завод, чтобы зарабатывать стаж для института, специально ради него устроила встречу, где старшие товарищи должны были рассказать о своей юности. Нименман пришел, грустно посмотрел на нас и сообщил, что в молодости он избегал избегать, а потому был болванкой. Только назавтра из тетрадки Людочки мы узнали: «болванка» – человек-манекен, на которого портные шили одежду для продажи в магазинах.

При всех особенностях своей речи Нименман был большим охотником до женского пола. Надо было видеть, как галантно он целовал ручки дамам, попадавшим в поле его зрения, как, проходя мимо, пытался их приобнять и как вздыхал, когда жаловался, что живет «перекати бобылем поле», то есть совершенно один. Когда к нему в отдел присылали новое пополнение, он обычно ходил к начальству и сердито заявлял: «Мне супры-пупры не нужны, мне нужны технички, чтоб я их мог за доской использовать до определенного места». Эта загадочная фраза так и осталась непереводимой.

Вначале я не понимал, за какие заслуги руководство завода держало его во главе такого ответственного отдела, ведь, кроме диплома офицера-артиллериста – в этом качестве он прошел всю войну, – никакого другого инженерного образования у него не было.

Разгадка пришла неожиданно. В одном из цехов забарахлило дорогостоящее импортное оборудование. Послали за Нименманом. Он явился, дожевывая на ходу бутерброд, один из тех, что каждые два часа подкладывала к нему на стол Людочка, медленно обошел вокруг умолкнувшего агрегата (со стороны казалось, что он не то прислушивался, не то принюхивался к нему), потом подозвал наладчика и показал ему пальцем, что и как надо сделать: «Это забыть, это как потом между Адамом и Евой и чтобы крепко, здесь наперекосяк, а тут глухо и совсем».

Как ни странно, наладчик понял его с полуслова. Людочка стояла рядом со своей тетрадкой, но никакого перевода не понадобилось – агрегат чихнул, и все его части пришли в движение. Рабочие, собравшиеся вокруг, зааплодировали. Конечно, это был маленький спектакль, но как изящно и мастерски он его провел!

Прежде чем продолжить рассказ о неожиданном повороте в судьбе бывшего артиллериста, необходимо сделать небольшое географическое отступление.

Не знаю, как теперь, а в мое время у нас в городе существовал небольшой отрезок центральной улицы, где влюбленные парочки обычно обнародовали свои отношения перед взорами взыскательной публики. Именовался он, естественно, «Бродвеем». Отрезок этот тянулся вдоль ажурной решетки, за которой на постаменте стояли гипсовые женщины с веслом, диском и просто с оторванной рукой. Кроме того, Бродвей включал в себя аптеку, заведение под названием «Пиво – воды» и диетическую столовую, чудесным образом превращавшуюся после 19.00 в вечернее кафе.

Более важного занятия, чем «прошвырнуться по Бродвею» и узнать, кто с кем или кто уже ни с кем, а также множество других волнующих новостей, у бобручан, пожалуй, не было. Отрезок этот с одной стороны ограничивался рынком, то есть средоточием коммерческих интересов, а с другой – редакцией единственной в городе газеты «Коммунист», то есть центром, откуда исходили идеологические наставления, чтобы, как говорил Нименман, «зарубить на зубок, что рыбка с зонтиком – это не одно из двух». К этой газете мои сограждане относились по-свойски, разделив ее название на две части: «Кому-нист». Точный перевод слова «нист» с еврейского означает «плохо». Поэтому, когда в киосках «Союзпечати» среди прочей продукции спрашивали «Кому плохо», киоскеры, конечно же, знали, о чем идет речь.

В эту самую газету судьба забросила однажды выпускницу столичного вуза, окончившую факультет журналистики. Выпускница оказалась девушкой восторженной, а потому ей очень нравились разные забавные подробности провинциального быта. Она принялась изучать их неутомимо, со всем энтузиазмом молодости, предполагавшим, впрочем, что, когда через год или два она вернется в свои столицы, материала, накопленного здесь, хватит не на одну книгу.

По совету новых коллег свои исследования она начала, естественно, с нравов местного рынка. Для этого в один из воскресных дней она даже встала пораньше, чтобы не пропустить волнующие минуты заполнения торговых рядов крестьянами из окружавших город деревень.

В тот же самый день на рынок собрался и Нименман. Его появление в этом публичном месте всегда вызывало фурор среди домохозяек, выбиравших продукты, и панику среди тех, кто их продавал.

Нименман считался тонким знатоком сельскохозяйственной продукции. Точно так же, как в истории с капризными механизмами, он долго ходил кругами, словно принюхивался и прислушивался к тому, что было разложено на прилавках. Потом внезапно останавливался перед каким-либо продавцом и доставал кошелек. Очередь, которая мгновенно выстраивалась за ним, повергала в шок конкурентов. Единственное, что Нименман пробовал на вкус, была наша местная, славящаяся на все соседние области сметана. Он переходил от одной торговки к другой, подставлял им тыльную сторону ладони и ждал, пока они нанесут на нее пробную порцию своего продукта. После чего он ловко слизывал ее языком, на мгновение застывал и продолжал свой путь дальше. Обойдя весь ряд, он наконец останавливался перед бидонами, в которых находилась, по его мнению, сметана, лучшая на сегодня.