– Не мог ответить, Светлана Михайловна, был далеко, за океаном. Отчего же он умер?
– Как мне сказал участковый, была эта… экспертиза, от сердца, говорят. Работа нервная, вот сердце и не выдержало.
– Вроде никогда не жаловался. Значит, вы никого у Андрея не видели?
– Ну как… Они тоже спрашивали. Были… – она понижает голос, – женщины, как же, парень молодой, неженатый. Я говорила, ты бы женился, Андрюша, зарабатываешь хорошо, нашел бы себе местную, с квартирой, вон сколько безмужних. А он только смеялся, говорил, я еще молодой, успеется, не нагулялся. Видела я несколько раз, приводил… раскрашенные, смотреть тошно.
– Разных?
– Разных. Раз-два, и новая. Я еще спросила, что, найти, мол, не можешь, а он говорит, не могу. А какую ж тебе надо, спрашиваю. Ну какую, хорошую, хозяйственную, чтобы детей любила. А я ему: не там ищешь, Андрюша, такие по ресторанам не шастают, могу поспрошать, если хочешь, у меня знакомая свахой работает, хорошая женщина. Расскажешь, что тебе надо, ну там, цвет волос, чтобы в теле, и возраст, она тебе и подберет, у нее картотека есть на все вкусы. И не бедную. А он только смеялся, говорил, а как же любовь? Самое главное, говорил, любовь. – Светлана Михайловна вздохнула. – Вам, молодым, одна любовь в голове, а когда проживешь жизнь, понимаешь, что любовью сыт не будешь. В наше время девушка была скромная, работящая, училась заочно, а теперь? – Она махнула рукой. – Но вроде последнее время у него появилась… Я их видела вместе, а потом Тася из пятой квартиры тоже сказала, что видела. Андрей, говорит, радостный, под ручку ее поддерживает, цветочки держит, наперед пропускает, а она из себя непростая, одета красиво, волос длинный. Он ее целует, а она уворачивается и тоже смеется.
– Когда это было?
– Когда? – Она задумалась. – Еще тепло было, в конце августа или в сентябре. Потом, когда это случилось, я хотела ей позвонить, на холодильнике на бумажках наклеены телефоны, вот и твой там… так ее телефона не было. И еще… Их фотография стояла на комоде, тоже нет. Поссорились вроде, и на похороны она не пришла, может, не знала. Банк хоронил, они же и поминки справили в кафе около похоронного бюро, сотрудники были, восемь человек, начальник ихний, да мы с Тасей, и все. Как сирота… – Она всхлипнула. – Вот так, был человек – и нету. Все говорили, хороший человек, надежный, никогда не откажет поработать вместо кого или еще как помочь. А крепкий какой был! Мне шкаф играючи передвинул…
– А эта женщина, когда вы ее видели в п-последний раз?
– Да разве ж упомнишь? Я ее всего-то два раза и видела. В конце сентября или октябрь уже был? Не помню. Было тепло еще, она в белом плащике, тонкая, справная… бежали к подъезду за руки, смеялись.
– Откуда бежали?
– Так от машины же! От машины, синяя такая, небольшая…
– Машина Андрея?
– Нет, у него машины не было. Видать, ее машина. Тася говорила, и одета красиво, и сумка красивая. Она еще удивилась… – Светлана Михайловна запнулась.
– Что?
– Ну… не знаю, как сказать. Вроде непростая из себя…
– Не для Андрея? – догадался гость.
– Ты только не обижайся, Сережа, но ему бы кого попроще, понимаешь? Такие непростые… разве они серьезно? Парень здоровый, крепкий, а она, поди, замужем, вот и бегала от мужа. Мы с Тасей так и решили… – Она осеклась. – А когда бросила его, опомнилась, так у него сердце и не выдержало. Ему бы девушку хорошую, я все время говорила…
– С кем из соседей можно п-поговорить? Кто еще живет на п-площадке? Из какой, вы сказали, Тася? Из п-пятой?
– Тася из пятой. Можно и поговорить, да только вряд ли что путное скажут. У всех своя жизнь. Ну, Миша еще из третьей, если будет трезвый, или с его женой, вечером, когда с работы придет. С кем еще? – Она задумалась на миг и воскликнула: – С бабой Верой, она, как погода, сидит на скамеечке во дворе, «гуляет», всякого зацепит, любопытная Варвара…
– Понятно. Светлана Михайловна, п-проводите на кладбище? Я на машине.
– Конечно, только скажи, когда, я ж не работаю, отработала свое. Всегда могу проводить…
…Они стояли у засыпанного снегом могильного холма. Из-под снега видны были пластмассовые цветы ядовитых химических расцветок и мокрые черные ленты с нечитаемыми уже надписями. В воздухе стояла мокрая колючая морось, временами переходящая в снег с дождем. День с утра был мягкий и туманный; хмурилось серое небо, а ближе к полудню повалило. Печально чернели столбы кипарисов, отмечающие могилы. Как часовые в тот мир… Светлана Михайловна заплакала – тихо шмыгала носом, деликатно промокала глаза платочком. Мужчина стоял молча, сняв кепку. На самом верху холма лежал букет свежих роз – атласно-белых, с неожиданно багровыми подпалинами по краям лепестков, укутанных в бледно-розовую вощеную бумагу. Длинные, совершенной формы цветки в крупных каплях влаги, мощные, как нога страуса, шипастые стебли и темно-зеленые чеканные листья казались живым воплощением некой потусторонней мрачной готики. Живое на мертвом…
– Цветы, – пробормотала Светлана Михайловна. – Смотри, какие красивые цветы… Из банка Андрюшиного разве кто-нибудь? – Мужчина не ответил, и женщина вдруг сказала убежденно: – А ведь это она! Она! Смотри! Они же дорогущие, это не всяк сможет. Она, помяни мое слово, она! Прознала и пришла… может, любила. Господи, – вздохнула, – грехи наши тяжкие… Ты постой тут пока, попрощайся с Андрюшей, а я пойду погуляю.
Она пошла по дорожке меж черных тонущих в тумане памятников – медленно, тяжело, останавливаясь, чтобы рассмотреть портреты и имена, внутренне охая, увидев знакомые, а мужчина остался стоять у холма…
…Уже на выходе навстречу им попалась похоронная процессия. Странная музыка, необычно одетые люди, шляпы и вуали. Богатый гроб, цветы, венки.
– Непростые, видать, – сказала Светлана Михайловна, крестясь. – Тут в начале у нас знаменитости всякие, – она махнула рукой. – И музыка не наша…
Синкопированная яркая сочная мелодия, южная по духу, не вписывалась в сырой зимний день и казалась здесь такой же экзотикой, как если бы на деревьях вдруг появились пестрые попугаи.
– Кого хоронят? – спросил Сергей крайнего провожающего.
– Романа Левицкого, известного режиссера…
Проходит день, и ночь проходит,
Ни сна, ни грез в ночи немой,
И утро новый день приводит –
Такой же скучный и пустой.
И то же небо с облаками,
Бесцветное – как жизни путь,
Где упований нет пред нами,
Былое не волнует грудь…
П. Огарев.
«Проходит день, и ночь проходит»
– Элла Николаевна, кто отец Лики? – вдруг спросил Монах, сверля старую актрису взглядом.
Они расположились за журнальным столиком в квартире старой актрисы, она – на диване, он – в кресле напротив. На столике стояли бутылка водки и соленые орешки в керамической вазочке. Разговор крутился вокруг известных событий, последней вечери, похорон, детей Левицкого…