– Прошу вас, не надо, пощадите меня! – всхлипывая, невпопад просила девушка. – Я клянусь вам, что не виновата! Я не могу себя защитить… Неужели вам не стыдно?
– Стыдись не стыдись, а под мужика ложись! – жизнерадостно крякнул широкоплечий тевтон.
Воительница давно уже не была наивной девочкой и знала, что в мире ежечасно происходят разные нехорошие веши. Она видела, что творится во взятых городах. Как пленных, между прочим, граждан Империи, гонят на рабские рынки. Видела нищих, не имеющих и корки хлеба и вынужденных питаться отбросами, едва ли не дерьмом. Знала, что в той же Нахаловке каждое утро подбирают по два-три трупа. Наконец, у нее самой дела были хуже некуда.
Но сейчас не могла просто пройти мимо. Что-то сильнее обычного страха смерти или инстинкта самосохранения, доводов рассудка и всего прочего толкало ее вмешаться. Может быть, это было то самое врожденное чувство, предписывающее человеку помогать своему собрату, благодаря чему род людской и выжил? Или, может, подсознательная память о том, что сама она живет на свете лишь потому, что когда-то, в хаосе войны, разгрома и отступления, на забитой беженцами дороге, ее, несмышленого беспомощного ребенка, подобрала старая наемница, которую ни у кого не повернулся бы язык назвать образцом доброты и милосердия?
Подобрала и тащила на горбу долгих две недели, тратя на кроху скудный паек, рискуя при этом отстать и самой погибнуть. Хотя куда как проще было бы бросить маленькую живую обузу прямо на дороге, на верную смерть – от голода, копья развлекающихся авар, любивших использовать оное оружие для нанизывания подброшенных младенцев, или в желудке жутких боевых псов-людоедов.
Напряженно замерев, Орландина обдумывала, как ей нужно действовать.
Как скверно, что она оказалась именно с этой стороны! Шагах в пяти позади худосочного паренька, держащего жертву, виднелся проход в переулок.
Окажись она с другой стороны, и все было бы просто, как мычание. Тогда бы, выскочив из переулка, просто ткнула малолетнего глиста под лопатку (в таких случаях всякие слова насчет подлых ударов в спину неуместны). И сразу – монашку в охапку и юркнуть между домами. В этом лабиринте преследовать человека почти бесполезно.
Но раз так получилось, то будем действовать по-другому.
В сказках и легендах она не раз слышала о могучих воителях и даже воительницах, побеждавших в одиночку сотни и даже тысячи врагов. В рассказах многих ее соратников происходило примерно то же, причем количество побежденных противников росло пропорционально количеству поглощенных сказителем горячительных напитков.
Теперь ей предстояло совершить нечто подобное самой, и притом на трезвую голову.
Пока девушка напряженно обдумывала план действий, в дело вмешалась судьба.
Рыжий Керк Сакс, лишь три месяца назад ставший подчиненным Одноглазого, не смог удержаться, хотя атаман и учил его никогда не отвлекаться во время «дела» на пустяки. Не обращая внимания на стенания жертвы, он сунул руку в болтавшуюся на ее поясе сумочку – нет ли там чего-нибудь ценного, что можно обменять на бутылку вина?
Мирно дремавший Ваал, разбуженный бесцеремонным вторжением, выразил свое неудовольствие, решительно атаковав незнакомо пахнущую руку.
Орландина невольно отпрянула – плач монашки вмиг оказался перекрыт яростным воплем рыжего бандюги. Подпрыгивая на месте, он отчаянно тряс рукой, в которую вцепился зубами и когтями какой-то пятнистый зверек, в котором амазонка не сразу узнала обыкновенного кусика.
Трое оставшихся отвлеклись на несколько секунд. И тогда, как будто повинуясь неслышному приказу, Орландина начала действовать. Рука ее скользнула за пазуху подкольчужника, и тяжелый четырехгранный стилет толедской ковки устремился к цели.
Керк, все еще пытающийся стряхнуть Ваала и испуганно вопящий (он раньше никогда не видел кусиков и подумал, что это какая-то мелкая нечисть), почувствовал укол в спину, а потом что-то странно ожгло его внутри. Развернувшись, он сделал несколько шагов по направлению к какой-то девке, появившейся непонятно откуда (кусик воспользовался случаем и спрыгнул в траву). А потом вдруг волна дикой боли затопила все его существо. Словно подкошенный, он рухнул на колени. Изо рта хлынула кровь пополам с желчью, и Сакс распластался на земле, что-то тихо хрипя… Клинок, вонзившийся в спину ниже ребер, проткнул ему печень – от таких ран нет спасения.
А Орландина уже раскручивала кистень, одновременно начав сближаться с врагами.
Одного можно было списывать со счета. Но оставались еще трое, которые вовсе не растерялись. Они не бежали в страхе, не кинулись на нее неуклюже и всем скопом, не заорали, даже не стали спрашивать, кто она такая и что ей, собственно, тут надо.
Один – тевтонец, вооруженный тяжелой палицей, – быстро-быстро отбежал в сторону, к входу в переулок, словно собираясь смыться. Но девушка прочла его намерения, как будто крупными буквами написанное название трактира на вывеске: дождавшись удобного момента, зайти сбоку или с тылу и прикончить непонятно откуда взявшегося врага. Ее противники явно не были новичками в драках.
Второй – здоровяк в рваной куртке, с черной повязкой на глазу – элегантным движением свернул болтавшуюся на запястье удавку и выставил вперед дубинку черного дерева. Другой рукой он извлек откуда-то длинную каталунскую наваху и медленно двинулся на Орландину, что-то скомандовав не отпускавшему обмякшую монашку мальчишке-сицилийцу.
(Со времен битвы при Сиракузах у девушки было предубеждение против кучерявых и визгливых островитян.)
…Одноглазый не боялся. Собственно, его огорчала только одна мысль: что придется лишний раз драться и убивать. И, что самое худшее, бесплатно. И когда непонятная девица ринулась в атаку, размахивая кистенем, он сделал то, чему его учили еще в десять лет, когда под началом знаменитого Колченогого Рута проходил он азы воровской и разбойной науки. А именно выставил вперед короткую дубинку, чтобы замотать вокруг нее смертоносно вращающийся кистень и вырвать его из рук врага или, что еще лучше, подтянуть некстати возникшую девчонку к себе, под удар ножа.
Но на этот раз Одноглазый ошибся.
Не то чтобы он не знал о чем-то таком, но не ожидал, что его противница так легко расстанется с оружием. Кисть Орландины разжалась, кистень стремительной молнией устремился вперед. И свинцовый шарик, весом в три с лишним фунта, заключенный в оболочку из твердой черной бронзы с острыми шипами, врезался прямо в лоб громиле.
Длина цепи, на которой оный шарик был закреплен, равнялась пяти футам. Как знали еще древние ахайцы, окружность равна шести радиусам с хвостиком, что составит пятнадцать футов. Быстрота, с которой вращает это оружие даже неумелый боец, – три оборота за один удар сердца. Что в итоге дает скорость в двести футов за время, называемое умниками секундой. Иными словами, три фунта в итоге превращаются в двести с лишним фунтов – вес камня, бросаемого тяжелой осадной баллистой.
Таким образом, удар был не слабее удара копыта эйринского битюга, и подобного человеческий череп выдержать ну никак не мог. Даже крепкий и толстый, ко всему привычный череп старого вора и убийцы.