Но разбираться с котом было некогда. И носки, и рубашку, и джинсы Тимоша быстро надел на себя. Передвигаясь на цыпочках, он собрал и упихал в рюкзачок одеколон, смартфон, сигареты и зубную щетку. Время от времени он прислушивался, но из Алениной комнаты доносились мерные звуки сна. Только кот торжествующе наблюдал за ним.

Так Тимоша сбежал от Алены – не позавтракав и не объяснившись с девушкой. Мало того, что он поступил не по-джентльменски, но к тому же и опрометчиво. Теперь ему предстояло в ожидании поезда, уходившего только вечером, проболтаться весь день в Бобрах. На эту вторую свою прогулку Тимоша отправился прежним, известным уже маршрутом. Но сам он уж не был прежним после своего предательства, и прогулка вышла не такой приятной. Троллейбусная кондукторша посмотрела на Тимошу пристально и билетик оторвала слишком резким движением. Доехав до центра, он с облегчением вышел и следующие два часа провел в первом попавшемся скверике, изучая птиц. Бобровские воробьи и голуби были такие в точности, как в Москве, но на Тимошу они смотрели недоверчиво-подозрительно. В течение этих двух часов он ничего не слышал, кроме чириканья, воркованья и отдаленного звона колокола. В монотонном своем повторении эти звуки воспринимались как тишина. Но потом между ними вклинились человеческие голоса, усиленные акустикой. Это на главной площади разгорались митинги. Так и не подружившись с местными голубями, Тимоша поплелся на площадь.

Из двух намечавшихся митингов открылся пока один. Первыми ход свой сделали либералы. На подиуме уже выстроилась очередь из ораторов. Тот, что владел микрофоном, взмахивал кулаком и кричал:

– Долой!

– Долой! – отвечало ему полплощади.

Тимоша вошел в толпу либералов, и они его будто ждали. К нему оборачивались и пронзали требовательными взглядами.

– Долой кого? – уточнил Тимоша.

Вокруг засмеялись и засвистели. Кто-то хлопнул его по спине. Тимоша увидел бомбилу, который вчера их вез.

– Кундяева, брат, а еще кого же!

– Это ваш губернатор?

– Митрополит!

Тимоша подумал, что не расслышал.

– При чем тут митрополит? А как же дороги и демократия?

Бомбила округлил глаза:

– Прикидываешься ты, что ли? Вот с попами покончим, и всё у нас будет.

У либерала, стоявшего рядом, задергалась вдруг щека.

– Что вы с ним дискутируете, – взвизгнул он, – вы же видите, это засланный!

Обращенные к Тимоше взгляды исполнились отвращения. Дергающийся активист целил пальцем ему в лицо.

– Долой! – закричала толпа.

– Долой! – подхватили на подиуме.

Тимоша почувствовал, что пахнет жареным, и поспешил покинуть либеральный стан. Он добрался до леера, разгораживавшего площадь, и занес уже ногу, чтобы перешагнуть его, как услышал командный оклик:

– Стой! Ты куда, турист?

Тимошу остановил полицейский, уперев ему в грудь растопыренную пятерню.

– Я не определился, – пробормотал Тимоша.

– Так, так! – полицейский похлопал дубинкой себя по ляжке. – Значит, ты гусь перелетный… А ну, покажи рюкзак!

А на другой половине площади в это время грянули колокола.

– Слава Кундяеву! – проревело из акустической установки.

– Многая лета! – соборным эхом отозвалась толпа.

Прокундяевцы то и дело осеняли себя крестами. Хоть они запрягали дольше, чем их противники, но кричали громче. Впрочем, Тимоше неважно было, кто здесь кого перемитингует. Он знал, что сегодня уедет и больше в Бобры никогда не вернется. Его утомило кипение чуждых ему страстей. Тимоша двинулся сквозь толпу, прокладывая себе дорогу то правым, то левым плечом. Прокундяевцы оборачивали к нему свои православные бороды и роптали. Вдруг опять его хлопнули по спине. Оглянувшись, Тимоша глазам своим не поверил – перед ним был знакомый бомбила.

– Значит, и нашим и вашим? – бомбила недобро осклабился. – Мужики! – крикнул он, привлекая внимание прокундяевцев. – Этот парнишка засланный!

Прокундяевцы наставляли на Тимошу бороды.

– Иуда!.. Иуда!.. – ворчали они, и глаза их наливались кровью.

– Отстань, сумасшедший! – вскричал Тимоша и оттолкнул бомбилу.

Выбравшись из толпы и покинув площадь, он еще долго шел без направления, прежде чем перевел дух.

17. Поезд Бобры – Москва

Улицы города, малолюдные еще вчера, сегодня казались совсем пустыми. То ли попрятались бобровчане, то ли ушли на митинги. Редкие пешеходы показывались вдали, но сворачивали куда-то, словно бы не желая встречаться с Тимошей. Он и сам избегал людей после увиденного на площади. Тимоша скрывался в сквериках, где были одни только голуби, но они при его появлении разбегались прочь. Когда он решил пообедать и зашел в кафе, официантка выронила поднос. Чувствовалось, что город выталкивает Тимошу, что все тут, до голубей включительно, желают избавиться от его присутствия. Он и сам избывал мучительно время, оставшееся до отъезда. Тимоше хотелось скорее юркнуть в поезд и затаиться в вагонных глухих потемках.

Последние два часа он провел на вокзале, бегая от служительницы со шваброй, которая повсюду его преследовала. Наконец он нашел себе безопасный угол и чуть было не заснул от нервного перенапряжения. Объявление о посадке вывело его из транса. Выйдя к поезду, он отсчитал свой вагон и нашел свой отсек в вагоне и в отсеке место. Сбылось то, о чем Тимоша мечтал весь день, и казалось, он мог расслабиться. Только соседи его по отсеку странно помалкивали при нем и отворачивались к окну.

Как бы то ни было, всё закончилось. Как и с Аленой, Тимоша с Бобрами не попрощался. Он сделал вид, что дремлет, а сам слушал, когда отстучат под вагоном последние городские стрелки. Лишь после того, как дорога выгладилась и зазвенела ровно, после того, как соседи, которых он даже не рассмотрел, улеглись, завернувшись в простыни, – только тогда Тимоша открыл глаза. Он поглядел в окно, а там не было ничего, кроме мрака и редких во мраке волчьих глаз безымянных селений.

Глава четвертая:
Надежда

1. Постбобровский синдром

Он отправлялся в Бобры налегке, а вернулся отягощенный. Разобрать рюкзачок было делом минутным, но выгрузить из души досаду Тимоша не мог еще долго. Родители, проявляя чуткость, не донимали его расспросами. Мама только сказала папе:

– Похоже, там не сложилось.

И папа ответил:

– Похоже. Значит, конец истории.

Но как бы не так; Тимошу эта история не отпускала. Он думал, что никогда не избавится от позора, которым себя покрыл в Бобрах. Впрочем, Тимоша преувеличивал. Чувство вины и стыда проходят со временем, вопрос только, как человек это время переживет и не случится ли у него депрессия. Внешне Тимоша не выделялся среди своих душевно здоровых коллег и москвичей вообще, а внутреннее его состояние мало кого заботило. Возможно, ему всё же стоило показаться специалисту, такому, который бы научил, как унять муки совести. В Москве их не меньше, чем массажистов, – аналитиков и психологов всех степеней маститости. Но Тимоша ни с кем откровенничать бы не стал – если он что-нибудь анализировал, то только самостоятельно. А может быть, он был прав, обойдясь без специалиста. Потому что его депрессия или расстройство совести постепенно сошло на нет. К Тимоше вернулись аппетит и сон и охота к литературному творчеству. Возобновилась массажная практика.