– Это наша надежда, – отзывается тот, поразмыслив. – Просвещенные и отважные юноши – такие, как наш поручик. Читающие полезные книги. Это и есть те люди, которые рассеют церковный туман.
Услышав последнее, мать осеняет себя крестным знамением, однако сын лишь усмехается. Дон Эрмохенес снова вмешивается в разговор: ему хочется разрешить новое недоразумение.
– Церковь церкви рознь, дорогой адмирал…
Адмирал подмигивает ему с чуть заметным лукавством.
– Вы отлично знаете, что именно я имею в виду.
– Ради бога, адмирал… Не стоит снова затевать это разговор.
– Не сердитесь, что я упомянул церковь, дорогая сеньора, – просит адмирал, обращаясь к вдове, которая перестает обмахиваться веером и смотрит прямо ему в глаза. – Я не собирался углубляться в эту тему. Когда я говорю с вашим сыном, я имею в виду прежде всего новых испанцев, которые не должны оставаться рабами старого мира… Или военных, таких как он, отважных и в то же время подкованных в различных светских дисциплинах, которые читают книги и разбираются в геометрии и истории.
– Или моряков, – великодушно уточняет молодой Кирога.
– Разумеется. Просвещенных моряков, которые содействуют развитию торговли, исследуют границы мира и занимаются различными науками. И открывают тем самым двери просвещению и будущему.
– Людей высоких духовных устремлений, которые при этом не перестают быть патриотами, – подытоживает дон Эрмохенес.
– Именно так… Одним словом, молодых испанцев, способных просветить свой век и призванных изучать предметы, которые бы удовлетворяли физические или моральные потребности своих соотечественников.
– Меня тронули ваши слова, сеньор адмирал, – признается молодой Кирога.
– И меня тоже, – вторит ему сеньора.
Дон Педро снисходительно машет рукой. Но он явно польщен.
– Именно так, по моему убеждению, выглядит патриотизм, необходимый юным офицерам, – продолжает он. – Это не тот патриотизм, что привычен салонным шутам, которые свято убеждены, что любовь к родине состоит исключительно в том, чтобы тщательно замалчивать ее пороки и с готовностью принимать любую ее низость, не различая при этом никакого иного света, кроме огонька своей сигары, таскать сабли по трактирам, громко вопить, плясать менуэт так, будто они берут приступом Маон, и презирать тех, кто усердствует днями и ночами, чтобы уяснить, как с помощью часов измерить долготу в открытом море или сочинить трактат по инженерному делу…
– Вы, вероятно, не знаете, – подсказывает дон Эрмохенес, – что именно адмиралу мы обязаны созданием прекрасного и очень практичного «Морского словаря». И это помимо его деятельности в Испанской королевской академии.
– Да что вы говорите, – восхищается вдова, переводя взгляд с одного академика на другого. – Вы состоите в ассамблее ученых, не так ли? Я имею в виду ту самую, которая занимается чистотой испанского языка.
– Язык мы скорее фиксируем, нежели очищаем, – уточняет библиотекарь. – Наша задача – по возможности отслеживать использование испанского языка его носителями и, приходя им на помощь с «Толковым словарем», «Орфографическим справочником» и «Академической грамматикой», разъяснять, какие пороки его уродуют… Но в конечном счете хозяин языка – это народ, который на нем говорит. Слова, которые сегодня кажутся неблагозвучными из-за своего иностранного или простонародного происхождения, со временем воспринимаются иначе, став принадлежностью обычного языка.
– А если это произойдет, что будете делать вы и ваши друзья?
– Разъяснять языковые нормы, опираясь на наших лучших авторов. Их безукоризненный испанский мы используем, чтобы фиксировать слова. Тем не менее, если неправильное использование языка распространяется повсеместно, нам остается лишь смириться со свершившимся фактом… В конце концов, всякий язык – это живое существо, находящееся в постоянном развитии.
Молодой Кирога слушает библиотекаря с большим интересом.
– Вы хотите сказать, что, если бы не усилия Академии, мы бы оказались в скверном театрике, который ставит Лопе де Вегу или Кальдерона?
– Ваше замечание доказывает, что у вас хороший вкус, – качает головой польщенный дон Эрмохенес. – И в целом вы правы. Однако лучше сказать, это была бы смесь архаичной бессмыслицы и вульгарных жаргонизмов.
– Вырождающийся язык, на котором говорят как попало, – уточняет адмирал.
– Вот почему, – продолжает библиотекарь, – мы в своей работе стараемся усовершенствовать кастильский язык и очистить его от всего дурного. Зафиксировать лучшие примеры использования, чтобы он звучал чище, красивее и точнее.
– А поездка во Францию как-то с этим связана? – интересуется вдова Кирога.
– В некотором роде. Мы должны изучить кое-какие книги… Раздобыть материалы, необходимые для нашего «Толкового словаря»…
Дон Эрмохенес внезапно умолкает, не зная, стоит ли вдаваться в подробности, и в конце концов в поисках поддержки поворачивается к адмиралу.
– Нас интересует этимология некоторых франконизмов, – уклончиво отвечает тот.
– Вот именно: этимология.
Сеньора обмахивается веером: ученая беседа пришлась ей по душе. Возможно, все дело в этом скромном доне Педро Сарате, на которого по-прежнему направлено ее внимание.
– Просто невероятно, – возражает вдова. – Ваша работа доказывает глубокую любовь к нашему языку… Должно быть, Его Величество всячески вам покровительствует.
Академики переглядываются: дон Эрмохенес – сконфуженно, адмирал – иронично.
– Определенная симпатия со стороны короля, вероятно, существует, – говорит адмирал, едва скрывая улыбку. – Что же до королевских денег, то это дело другое.
Молодой Кирога смеется, восхищенно качая головой.
– Ваша деятельность, господа, достойный пример служения родине.
– Что ж, я рад, что военный смотрит на это дело именно так.
Молодой человек ударяет себя ладонью по лбу, словно внезапно его осенила некая мысль.
– Как это я сразу не вспомнил, – говорит он. – Черт подери!
– Луис, прошу тебя, – останавливает его сеньора.
– Извините, матушка… Просто я только что сообразил, что видел в Военной академии «Морской словарь» сеньора адмирала. Я даже выписывал оттуда какие-то сведения; но до сих пор не связал книгу с именем автора.
Дон Педро Сарате уклончиво машет рукой: это жест благородного безразличия.
– Речь, дорогой мой поручик, идет прежде всего о книгах, – говорит он. – И не важно, кем они написаны: мной или кем-то другим… Важно то, что благодаря нашей приятной беседе стало ясно, что вам они не чужды. А возвращаясь к прежнему разговору, можно утверждать лишь одно: никто не станет мудрецом, предварительно не посвятив чтению по крайней мере час в день, не имея своей собственной, пусть даже самой скромной библиотеки, не найдя учителей, которых уважает, и не умея быть достаточно смиренным, чтобы задавать вопрос и внимательно выслушивать ответ, а потом уметь воспользоваться этим ответом… И стараться, чтобы о нем никогда не говорили того, что Сократ сказал о Евтидеме и что применимо ко многим нашим соотечественникам: «Я никогда не утруждал себя поисками мудрого наставника и всю жизнь старался не только ни у кого ничему не учиться, но даже хвастался этим».