Сидеть вот так за столиком, уставленным яствами и бутылками с добрым вином. Слушать соленые шутки и прибаутки козлорогого похабника.
– Тише, тише, пан, – шикал на него рыжий бес. – Детвору разбудишь. Пусть отдохнут, сердешные. Умаялись, чай, от ворогов лютых бегаючи.
– Да уж, – нахмурился лех. – Цо есть, то есть. Бедные дети!
Покусал ус и вдруг разразился проклятиями:
– Цоб мне больше не увидеть своего маетка! Пусть пан Мудря присоединит Большое Дупло к своим паршивым Козлиным Кучкам! Когда же все это закончится?!
– Как Темного Бога побьют…
– Ага, – покивал головой пан. – Или он нас.
На палубу вышел позевывающий Стир.
– Что, поэт, аль не спится? – обратился к нему, хитро прищурив желтое око, леший. – Может, налить?
– Ой, да ну его, это вино. И без него голова кругом идет.
Быстро перебирая ногами, длинноухий устремился к борту и начал блевать.
– Совсем как мой ясный пан круль, – вздохнул Будря. – Тот також качку не переносит. Еле заснул. Спасибо тебе за зелье. Помогло.
– Не на чем – помахал рукой его собутыльник. – Мы, лесные князья то есть, каждую травку знаем и ведаем, какой от нее прок аль беда человекам приключиться может. Вот и пользуем помалеху. Ежели, конечно, свой лик людям казать изволим, – добавил он.
– А цо, не любите нас?
– Не то чтобы совсем не любим. Но опасаемси. Зане как от вас многие порухи и безобразия нашему брату, лесным князьям то есть, терпеть приходится…
– Эгей, болезный, – повернулся леший к борту. – Тебе не пособить?
– Буль-буль, – ответил несчастный стихотворец.
– И вот чего никак в толк взять не могу, – продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. – Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…
– Ну я, положим, не такой, – неуверенно почесал затылок Будря.
– Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.
Промочил горло.
– А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.
– Як то так? – заинтересовался бравый вояка.
Леший отмахнулся:
– Тебе не понять, не суши голову.
Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.
– Их Сила рождена не на Гебе…
Глаза старого леха начали выкатываться:
– Бей меня Перкунас своими молниями!
– Не поминай всуе, – посоветовал леший. – А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя – костей не соберешь.
Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.
– Слухай, пане, – снова приступил с расспросами царский телохранитель. – А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?
– Почему на Селене? Хотя…
– Яичница! – негромко вскрикнул Стир.
– О, наш артист опамятовел! – обрадовался леший. – Взалкал ужо!
– Слухай, пане, – тем временем вышел из ступора царский телохранитель. – А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?
– Почто на Селене? Хотя…
– Глазунья! – снова забормотал стихотворец. – Огромная-преогромная!
– Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!
– Да нет! – нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. – Я говорю, что яичница там, за бортом!
– Тьфу! – сплюнул в сердцах Будря. – Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!
– Ой, что это?! – не унимался Стир Максимус. – Гигантский глаз!
Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.
Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.
Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.
– Цо то есть? – выдавил из себя помертвевший Будря.
– Не знаю, – также шепотом ответствовал леший. – Как бы не кракен-батюшка.
– Кр-кр-крак-кен? – заволновался Стир.
– Не каркай, будто ты не осел, а ворона! Нужно будить малышню. Без нее, коли что, не управимся.
На шум выскочил капитан.
– Что стряслось? – протирая заспанные глаза, поинтересовался он. – И что ваша животина делает на палубе?
– Пасусь! – вызывающе ответил поэт, повергнув моряка в священный ужас.
– Ты вот чего, паря! – хлопнул капитана пару-тройку раз по щекам козлорогий. – Не время щас на говорящих ослов пялиться. И не такое на белом свете бывает. Глянь-кась вон туды.
Ткнул пальцем в море за бортом. Капитан посмотрел… И кулем осел на палубу, потеряв сознание.
Рядышком за компанию прилег обеспамятовавший от потрясений Стир.
– Что морской волк, что осел длинноухий – все едино! – покачал головой лесной князь.
– Как, дева-воин, – обратился он к появившейся на палубе Орландине, – не желаешь ли и ты к ним присуседиться?
Амазонка нахмурилась. Этот косматый толстяк не переставал вызывать у нее глухое раздражение.
– Может мне кто-нибудь внятно объяснить, что здесь происходит?
– Пан Борута мувит, цо то може быть кракен, – поведал о грозящей напасти Будря.
Орландина перегнулась через борт.
– Хм, вполне возможно.
– Кракены об эту пору года обычно спокойные, – раздался у нее за плечом звонкий мальчишеский голос.
– Да и вообще на людей они редко нападают, – поддержала Кара всезнайка Орланда.
– Так, вижу все в сборе, – констатировала прознатчица, обозрев столпившихся у борта путешественников.
Стир с капитаном, уже пришедшие в себя, стояли чуть поодаль от других.
– У твоего рулевого нервы крепкие? – на всякий случай поинтересовался у моряка поэт.
– Как канаты! – гордо выпятил грудь хозяин корабля. – Я людей под себя подбираю.