Оглядываюсь по сторонам, вижу: в двух шагах — парень, из тех, с кем мы устраивали групповуху пару недель назад, после веселой ночки в клубе «Les Bains». Завис между соседними заведениями. Оборачивается, стоим друг против друга, привет-привет, целуемся в щеку. Можно бы и в губы, все-таки вместе трахались, но он, видно, решил: раз групповуха, то и не считается.
Гийом Дюстан. Сегодня вечером я иду развлекаться
Истинная цивилизация не в газе, не в паре и не в вертящихся столах, она в убывании следов первородного греха.
Бодлер
В августе 1993 года журнал «Elle» поместил на обложке летний тест: «Вы шлюха?». Удивительна грубость вопроса, но еще удивительнее энтузиазм отвечающих: не было ни одной редакторши или журналистки этого знаменитого еженедельника, которая бы не ответила положительно, гордясь тем, что она исключительная сука и потаскуха, каких поискать. Итак, отныне «шлюха» — почетное звание, высокий титул из лексикона любовных игр [87] . Превращение оскорбления в повод для гордости доказывает, — если это еще нуждается в доказательствах, — что мир стал другим. Если раньше сексуальную жизнь считали нужным скрывать, то теперь ее принято демонстрировать. Появился даже новый вид снобизма — снобизм эротический: не дай бог чего-то не знать в этой области. Полистайте соответствующую прессу за последние тридцать лет — просто-напросто пособия по разврату, назидательные, как в старые добрые времена: попробуйте заняться содомией, любовью втроем, попрактикуйте бисексуальность, воспользуйтесь кнутом; хороши ли вы в постели, занимаетесь ли вы любовью по понедельникам? [88] Тема смерти неприлична, ее замалчивают, зато на повестке дня непристойные секреты, которыми каждый рвется поделиться по телевидению, по радио и по Интернету.
Раскрепощение нравов сыграло с нашими современниками неожиданную шутку: вместо того, чтобы радостно выпустить на волю инстинкты, оно ограничилось заменой одной догмы на другую. Вчера похотливость контролировали и запрещали, сегодня ее навязывают. Отмена многочисленных табу и право женщины распоряжаться собственным телом подкрепляется призывами к сексуальным удовольствиям. Устранение сдерживающего начала компенсируется растущими требованиями: надо, как говорится, владеть ситуацией, иначе окажешься за бортом.
Двадцатый век прославлял сексуальность как орудие по переделке мира, которое поднимет человеческий род до состояния, близкого к совершенству. По аналогии с экономикой был даже запущен термин «сексуальная нищета», предполагающий градацию успехов в сфере чувственности: там есть свои богатые и бедные, кутилы и доходяги: одни предаются радостям плоти, другие сидят на голодном пайке. Никто не хочет прослыть «нищим» в области секса, всякий, даже состоящий в самом заурядном браке, всегда готов доложить о своих достижениях. Секс, вслед за профессией, окладом и внешним видом, стал показателем богатства, занимающим почетное место в арсенале заслуг перед обществом [89] . Появилась новая разновидность подвижника-прожигателя жизни: он прикладывает огромные усилия, чтобы разбередить чувства и достичь блаженства. Он раб удовольствия, замешанного на мучениях: его вечному поиску сопутствует вечное чувство незащищенности. Именно так обстоит дело с молодой женщиной-психотерапевтом, которой никогда не удавалось испытать оргазм (канадский фильм «Shortbus», 2006) и которая отчаянно мастурбирует: все находятся в поисках «Большого О», Великого Оргазма, представляющего собой не разнузданный дебош, а Благодать, Святой Грааль, пропуск на присоединение к искупленному человечеству [90] . Самораскрытие дается большим трудом, его надо заслужить. Тут задействованы и технологии секса, и высоконравственное стремление к самосовершенствованию.
Но пропасть между тем, что общество рассказывает о себе и что оно переживает, огромна. За последние полвека не было ни одного исследования о сексуальной жизни французов, американцев, немцев или испанцев, которое бы не обнаруживало у нас и наших соседей одни и те же раны и тревоги: проблемы с эрекцией у мужчин, отсутствие или слабость полового возбуждения у женщин [91] . «Отчеты Кинси», вышедшие вскоре после войны (1948), обнаруживали у американцев такие стороны интимных отношений, которые мало соответствовали моральным нормам [92] . Наши современные исследования рисуют нас более примерными, чем мы сами себе кажемся. Еще вчера нас обвиняли в бесстыдстве, сегодня же — в бахвальстве. Наши родители врали про свои добрые нравы, мы врем про свою безнравственность. В обоих случаях очевидно несоответствие между нашими заявлениями и нашими делами. Тревожность в обществе рождается уже не в результате подавления инстинктов моралью, как было во времена Фрейда, а в результате их освобождения. Когда вокруг все воспевают идеалы полной самореализации, каждый примеряет их на себя и пытается им соответствовать. Ушло чувство вины, пришло чувство тревоги. А сексуальная сфера, между тем, в большой степени остается чем-то не поддающимся описанию: о сексе или звонят во все колокола — и это звучит неубедительно, или о нем помалкивают, боясь прослыть неудачником в наши дни, когда интимная близость превратилась в престижное соревнование [93] .