Что мы выиграли в итоге освобождения? Право на одиночество! И это немалый шаг вперед, если вспомнить, что долгое время Церковь осуждала автаркию (самодостаточность, отсутствие нужды в ком-либо) как доказательство гордыни, что XIX век считал безбрачие, с его душком онанизма и материальной стесненности, позором. 14 миллионов «соло» во Франции, 170 миллионов в Евросоюзе — это уже не случайность, а переворот. Не вступать в брак не значит оставаться одиноким и бездетным, круг общения неженатых и незамужних нередко шире, чем у супружеских пар. Во всяком случае, речь идет о негативном достижении, о простом факте: вами не руководит и не командует другой.
Если любовь-страсть свойственна — с различными отклонениями — всем цивилизациям, от арабо-андалузской мистической поэзии до великой персидской, китайской, японской, индийской литературы, то стремление приписывать нашим переживаниям политические или духовные цели, от «Пира» Платона до наших современных освободителей, включая и Евангелие, — особенность чисто западная. Отсутствие у любви смысла приводит в отчаяние большинство мыслителей и философов: следовательно, непременно нужно найти для нее значение, как его ни назови: созерцание Идей у Платона, пришествие Царствия у христиан, свершившаяся революция у марксистов. Возьмите «Эмиля» Жан-Жака Руссо: один человек властью своего пера не только реформирует педагогику, но и высочайше повелевает, каким должно быть супружество героя, какая женщина подходит ему наилучшим образом, каков совершенный союз полов и деликатное соотношение стыдливости и обладания друг другом, подчинения и равенства [16] . Вот черта, типичная для европейского волюнтаризма: вместе того, чтобы на основе наблюдения любви описывать ее превратности, мы создаем теорию любви, а затем ее применяем и расстраиваемся, что реальность так плохо к ней приспосабливается. Мы слишком много говорим о том, какой должна быть любовь, и слишком мало — о любви, какая она есть.
Между нашей практикой и нашими рассуждениями, между декларируемым принуждением к эйфории и признанием переживаемой боли — бездонная пропасть. Господствующий стереотип требует, чтобы я добивался успеха, но переизбыток книг, рецептов супружеского счастья наводит на мысль, что найти его в жизни не легче, чем прежде. Мы устанавливаем для себя недостижимые каноны. Первым на этом пути был опять-таки Руссо: автор «Эмиля», грандиозного для своей эпохи трактата о воспитании, «искусства формировать людей», постарался уклониться от соблюдения принципов, которые он предписывал другим, и бросил, кажется, пятерых детей — обычное поведение во времена высокой детской смертности. Делайте, что я говорю, не говорите, что я делаю: после эпохи Просвещения разрыв между жизнью желаемой и проживаемой в порядке вещей [17] . Наше время под эгидой проницательности обманывает само себя, красноречие у нас выполняет функцию компенсации отсутствия. Классическое лицемерие выражало пропасть между нравами и респектабельностью, современное — несоответствие между показным идеалом и реальным опытом. Отсюда фарисейство, смешные двусмысленности, обычные для наших нравов (они находят отражение, например, в комедиях Вуди Аллена): мы гонимся за собственным идеальным образом, жаждем исправить свои ошибки, чтобы дотянуться до уровня своих прометеевских амбиций.
Но сердце остается безнадежно глухим к приказаниям его опекунов. Освободить, эмансипировать — других слов мы не знаем. Жизнь — это еще и прославление, и часто восхищение уместнее, чем критика. И вот мы разрываемся между двумя искушениями: реформировать или же прославлять любовь во всех ее измерениях, в ее чудесной амбивалентности.
Что такое «экс»?
У Фрейда где-то сказано, что люди занимаются любовью по меньшей мере вшестером, поскольку за каждым из партнеров маячат тени отца и матери. Что касается современных парочек, при них целая толпа народу — приходится считаться с «бывшими» той и другой стороны. Подчас это список, достойный лавров Дон Жуана, череда престижных имен — их перебирают, смакуя, выставляют напоказ, как боевые награды, по примеру знаменитых куртизанок, в чьих коллекциях числились принцы, миллиардеры, короли. Но тот же список — воплощение наших прошлых неудач, перечень разбитых надежд, резюме поражений. В этом смысле хуже нет, чем жертва любовной контузии, которая хнычет в ваших объятиях, как она настрадалась с кем-то третьим. У «экса» двойственный статус привидения, неприкаянной души: это покойник, не похороненный окончательно, спящая ячейка памяти, где тлеет опасность пробуждения былого огня (вот почему многие женщины прячут по нескольку любовников под сукно, опасаясь выглядеть слишком легкомысленными в глазах нынешнего мужа).
Знать, что мы не первые, что любимое существо обладает некоторым опытом, отчасти утешительно. Обожание, объектом которого мы стали, — результат не неведения, а сознательного сравнения. Однако мы всегда рискуем, тем более с возрастом, оказаться следующим номером в длинном строю предшественников, виртуальном множестве, где отсутствующим, быть может, имя легион. Меня, в свою очередь, отдадут на съедение преемнику, мои странности и недостатки опишут во всех подробностях, меня определят в подходящую рубрику, на нужную полочку, наклеят этикетку: дело закрыто. Наивная мечта влюбленного: затмить своих предшественников, убрать с глаз долой этот ворох черновиков, ведь готов чистовой вариант, который воплощает он сам. Но любви чуждо понятие прогресса, последний не значит итоговый; иногда юношеский роман кажется вершиной совершенного счастья и полноты чувств, а все, что за ним следует, — лишь бездарным, испорченным повторением.
«Бывший» способен обдать вас холодным душем неуместных откровений, к примеру, намекнуть, что для любимого существа ваш роман — попросту переиздание прежнего: те же формулировки, те же знаки внимания, те же смелые жесты. Мы заполнили нишу, которая уже существовала. Хуже того: мы можем узнать, что до нас он или она предавались высокому разврату, нам же в этом отказано. Насмешливо поглядывая (он-то знает наперед, чем кончится история), «экс» будто говорит: у тебя ничего не получится, как и у меня, но так и быть, попытайся. Как мы хотим ему доказать, что он ошибся, не сумел разглядеть, оценить по достоинству этого человека! Поскольку сегодня жизнь большинства из нас — это последовательная полигамия (или многосерийная моногамия), наш любовный опыт отвечает принципу сложения: сначала был Жан, потом Поль, потом Серж, или: Алина плюс Диана плюс Рашель, и так друг за дружкой выстроятся все святые календаря. Кое-кто накопил за свою жизнь столько приключений, что имеет все основания делать статистические выкладки.