— Куда? — безнадежно спросила я. — Меня? В эфир? Нет, нет, я пока не готова, нет, в другой раз. Вот завтра приду подготовленной, и потом я такая растрёпанная…

Но Лия и Мамука, погруженные в телевизионный хаос, похоже, меня не слышали.

Вечерняя аналитическая передача «Песочные часы» была личным ноу-хау Мамуки.

Над этой передачей трудились новоиспеченные журналисты, так что, если в то суровое время в эфир и пролезала «лишняя правда», это сразу же сваливалось на молодой коллектив. Прорвавшимся в студию недовольным «пострадавшим» Мамука объяснял: «Что делать, юные они, несмышлёные и учатся еще, не убивать ведь?» Среди «прорвавшихся» лидировал нынешний государственный министр Грузии Георгий Барамидзе — с европейской внешностью, но с комсомольской душой, который постоянно протестовал против критики в адрес «Союза граждан» и требовал незамедлительно наказать строптивых журналистов.

Несмотря на то, что я «собаку съела» в телевизионной сфере, дебют меня все же очень волновал: во-первых — на грузинском, во-вторых — на государственном канале, да еще в таком коллективе. Вдруг ошибусь? Позор на весь мир!

Время перед эфиром тянулось нескончаемо. У меня, обнаженной до нервов, так вспотели ладони, что на тексте смазались чернила. Вот уже в который раз я говорила себе: «Ты сможешь, а нет — останешься так, будешь работать где-нибудь продавцом или станешь на всю жизнь любовницей какого-нибудь пузатого мешка с деньгами». Не знаю, то ли далеко не эстетичная картина с пузатым дядечкой, то ли торговля у прилавка показались уж очень не заманчивой перспективой, в общем, худо-бедно, эфир состоялся. Не помню ни единого слова, сказанного тогда.

На выходе из студии меня ждали явно довольные Лия и Мамука. Лия забрала у меня текст и хлопнула меня им по голове.

— Поздравляю, Мартышка, только в следующий раз не говори «железная роза»! — сказала Лия победоносно. Шутка ли? Ее протеже оказалась годной!

— Что за «железная роза»? — растерянно спросила я.

— Выражение такое — «железный занавес» — то есть преграда, а не «железная роза», — терпеливо объяснил мне Мамука, и это было первым в моей жизни, но далеко не последним арешидзевским разъяснением. (Тут игра слов: по-грузински «роза» и «занавес» звучат похоже — «варди» и «парда». — Л.М.)

Талес

1996 год — один из самых тяжелых на моей памяти. Это был год потерь и отчаяния. Хмурые тучи сгущались повсюду: в стране, на работе, дома и, конечно, в душе. Я часто думаю, что судьба посылает нам такие периоды для очищения и для проверки нашей твердости. В зависимости от того, насколько стойко и непоколебимо встретишь испытание, зависит твое будущее существование в этом мире.

Политическая обстановка в стране, в частности, отношения с Россией, были постоянно изменчивыми и шаткими. Таковым было и мое пребывание в телевизионной сфере. Несмотря на то, что я всегда и по менталитету, и по языку считала себя грузинкой, моя фамилия все-таки вызывала у некоторых чувство неприязни. Наверное, это происходило из-за тех комплексов, которые диктовала их провинциальная сущность. Но факт оставался фактом, я становилась жертвой российско-грузинских отношений.

Мотив был четким: «Не время играть на нервах населения вражеской фамилией! Информационный выпуск должен вести носитель грузинской фамилии!» По статистике, Грузия на первом месте по числу изменённых фамилий. Когда думаю, сколько вокруг меня людей на самом деле имеют негрузинское происхождение, завуалированное «арийскими» фамилиями, получается довольно-таки впечатляющая картина. Какой фарс!

Для меня, как для уважающего свои корни, род и генетику человека, такая сделка была неприемлемой и более того — оскорбительной. За что и попадало. Как известно, «бьют по лицу, а не по паспорту».

Короче, итог был одним и тем же, — я, как правило, оставляла эфир в ожидании «лучшего» времени. Так что конфликты в российско-грузинских дипломатических отношениях не раз становились причиной моих личных проблем.

Представьте себе, в развитой стране, например в Америке, дисквалифицируют ведущего — этнического еврея только по той причине, что в секторе Газа опять беспорядки, или после манифестации выходцев из Африки во Франции накажут чернокожего ведущего! Каково? Но у нашей страны, наверное, ни в 1996 году, ни сейчас, вопреки великим историческим примерам, нет и даже не было претензий на совершенную толерантность и существование гражданского общества. Лично я прощаю моих «инквизиторов», тем более, что все произошедшее только усиливало во мне заряд свободы и справедливости.

В марте того злосчастного 1996 года я шла работать в вечернем эфире, когда по дороге встретила Мамуку Арешидзе.

— С сегодняшнего дня у нас новый главный редактор, он спрашивал о тебе, так вот — тебя ждет серьёзный разговор. Кстати, он интересовался, имеется ли у тебя «крыша», ну, в смысле, покровитель.

— Да ну его… А ты куда собираешься?

— Пока не знаю, — Мамука был печальным и по обыкновению лаконичным. — Наверное, в депутаты.

— Заходите, заходите, — встретил меня новый шеф. — Морошкина, что скажешь нового?

— Ничего, — холодно ответила я и, чтобы не помять пиджак для эфира, повесила его на спинку кресла.

— А что ты скажешь на то, если я переведу тебя на сюжеты?

— Почему? Над сюжетами я работала пять-шесть лет назад в «Тамариони» и «Ибервизии», для меня этот этап уже пройденный и безынтересный, а еще меня совсем не привлекает беготня с микрофоном по улице при не особенно спокойных обстоятельствах. Или студия, или я ухожу, я не могу весь день слоняться на улице. — Это был мой ультиматум.

— Смотри, какая ты бойкая, вах! Переходи на сюжеты, говорю тебе, потом усовершенствуй речь, а со временем я тебя возвращу назад.

Предложение было «впечатляющим» и довольно двусмысленным.

— Я должна исправить речь? — грубо спросила я нового шефа.

— Да, иначе мы сейчас же распрощаемся, — таким же тоном ответил мне голос из кресла. — У тебя, генацвале, русский акцент, и точка!

— Откуда взяться русскому акценту в грузинской школе? — не отставала я. — Да вы знаете, когда моя сочинская тётя слышит мою русскую речь, она себе уши затыкает, а вы говорите — акцент!

— А вот это меня абсолютно не интересует! — ответил главный редактор.

Приговор пересмотру не подлежал!

— С сегодняшнего дня будете иметь дело с моим адвокатом, о своем провинциальном акценте позаботьтесь, — бросила я и громко хлопнула дверью.

Какой адвокат? Откуда? Вот оно, влияние голливудских фильмов, но не могла же я сдаться без боя? Я точно знала, что для меня, однажды уволенной за акцент, причём русский, двери телевидения закрылись бы навсегда. Начиналась борьба, острейшая борьба за сохранение собственного «Я»! В руках же, как Фемида с завязанными глазами, я держала лишь только свою боль и правду.