– Почему?
– Конь весит больше, чем дом твоего папаши. Как мы уложим его на телегу, не зарядившись силой ночи? И кто ее повезет?
Арлен взглянул на нее, и выражение его лица сказало ей все, несмотря на густо вытатуированные метки.
– Прекрати, – шикнула она.
– Что прекратить?
– Прикидывать, соврать мне или нет, – ответила Ренна. – Теперь мы сговорены, а между мужем и женой не должно быть лжи.
Арлен удивленно уставился на нее, покачал головой:
– Я не врать собрался, а решал, время ли об этом говорить.
– Да, если шкура дорога, – кивнула Ренна.
Арлен прищурился на нее, но она выдержала взгляд, и чуть погодя он пожал плечами.
– Я не теряю всю силу днем, – признался он. – И даже под полуденным солнцем смогу, пожалуй, поднять молочную корову и зашвырнуть ее дальше, чем у тебя получится с речным камешком.
– Почему ты такой особенный? – спросила Ренна.
Арлен вновь наградил ее знакомым взглядом, и она, посуровев, погрозила ему кулаком – и только наполовину в шутку.
– Расскажу тебе сразу как только попадем в убежище, – рассмеялся Арлен. – Честное слово.
Ренна ухмыльнулась:
– Поцелуй – и считай, что договорились.
В ожидании Арлена Ренна вынула выданный им рисовальный набор, дар суженого, расстелила на земле чистую тряпицу и аккуратно в ряд разложила инструменты. Затем достала бусы из речных камешков и нож и принялась медленно, тщательно, любовно их чистить.
Бусы были подарком Коби Рыбака, сделанным на помолвку: прочный шнурок, продетый сквозь десятки гладких, отполированных камней. Он был таким длинным, что Ренне приходилось делать двойную петлю, и все равно украшение свисало ниже грудей.
Нож – острый как бритва, – принадлежал ее отцу, Харлу Таннеру. Тот всегда носил его на поясе. Он убил им Коби, когда Ренна убежала к жениху, а она, в свою очередь, убила тем же ножом его самого.
Не случись этого, к возвращению Арлена в Тиббетс-Брук Ренна и Коби стали бы мужем и женой. Бусы были символом ее неверности Арлену, свадебным подарком от другого мужчины. Нож служил напоминанием о человеке, который всю жизнь продержал ее в частных Недрах.
Но Ренна не могла расстаться ни с тем ни с другим. К добру или худу, это были единственные вещи, которые она называла своими, последние фрагменты ее дневной жизни, которые перешли в ночную. Она пометила обе: бусы – защитными метками, нож – боевыми. Ожерелье могло при надобности служить переносным кругом, но как удавка оказалось эффективнее. А нож…
Нож прошел сквозь грудь князя подземников. Даже сейчас ее меченые глаза различали яркое свечение магии. Не только метки – все лезвие давало тусклый свет. Слабейшего касания хватило, чтобы из пальца выступила кровь.
Она знала, сила выгорит на солнце, но сейчас оружие казалось несокрушимым. И будет сильнее даже днем. Магия всегда улучшала предметы. Таким же образом обычнейшая протирка тряпицей восстановила блеск бус, а шнурок стал прочнее прежнего.
Ренна прокараулила Сумеречного Плясуна до рассвета. Лучи утреннего солнца пали на трупы подземников и предали их огню. Это зрелище никогда не надоедало Ренне, хотя цена оказалась высокой. От тепла горящих демонов ее накожные метки, нанесенные воронцом, начало припекать – из них вытекала магия. Нож раскалился в ножнах, обжег бедро. Пришлось прислониться к дереву, она ощутила себя куклой жонглера с перерезанными нитями, слабой и полуослепшей.
Морок быстро прошел, и Ренна глубоко вздохнула. Она отдохнет и через несколько часов почувствует себя как никогда хорошо, но даже это будет бледным подобием ночных ощущений.
Как удается Арлену сохранять мощь при солнечном свете? Может быть, дело в том, что его метки намертво вытатуированы, а не начертаны воронцом? Если так, она сегодня же возьмется за иглу и чернила.
Трупы демонов горели жарко и споро, через считаные секунды от них остались только выжженная земля и зола. Ренна затоптала последние костерки, чтобы пожар не разошелся по кустарнику, а после наконец смирилась с изнеможением, свернулась калачом подле Сумеречного Плясуна и заснула.
Проснувшись, она обнаружила, что так и лежит возле Сумеречного Плясуна, но уже не на ложе из мха, а на грубом одеяле да в катящейся телеге. Она вскинула голову и увидела Арлена, увлекавшего за собой пару волов. Скорость, с которой он их тащил, впечатляла.
Картина согнала с нее последний сон. Ренна легко перепорхнула на козлы, схватила вожжи и звучно прищелкнула. Арлен подскочил от неожиданности, она рассмеялась.
– Н-но!..
Арлен наградил ее кислым взглядом, и Ренна снова прыснула. Она соскочила с телеги и пошла в ногу с ним. Дорога была разбита, местами заросла, но не настолько, чтобы помешать им идти.
– Сладкий Колодезь прямо по ходу, – сообщил Арлен.
– Сладкий Колодезь?
– Так назван поселок, – объяснил он. – В нем вода очень вкусная.
– Я думала, мы избегаем селений, – заметила Ренна.
– В этом нет никого, кроме призраков. – (Ренна расслышала в словах Арлена боль.) – Ночь забрала Сладкий Колодезь пару лет тому назад.
– Ты знал это место раньше?
Арлен кивнул:
– Наведывался, когда был вестником. В поселке жило десять семей. «Шестьдесят семь работяг», – любили они говорить. Немного чудаки, но всегда были рады вестнику, а самогон гнали – крепче не бывает.
– Ты бы хлебнул у моего папаши, – буркнула Ренна. – Годился и как выпивка, и как керосин.
– В Сладком Колодезе варили такой, что герцог Энджирса его запретил, – с ностальгией проговорил Арлен. – Стер поселок с карт и приказал гильдии вестников там впредь не показываться.
– Но вы все равно приезжали.
– Еще бы, провалиться мне в Недра! Что он о себе возомнил – отрезать поселок? Да и один самогонный рейд в Сладкий Колодезь приносил вестнику доход, равный полугодовому жалованью. К тому же мне нравились колодезники. Они пометили весь поселок, жизнь кипела в нем днем и ночью. Их песни слышались за милю.
– Что же произошло? – спросила Ренна.
Арлен пожал плечами:
– Работа загнала меня далеко на юг, и я несколько лет не навещал это место. Вернулся вот этим путем, когда уже начал расписывать метками свою плоть. Я уже несколько месяцев жил сам по себе, вдали от всех. Мне было так одиноко, что я разговаривал с Плясуном, вел диалог за обоих. Я сходил с ума и знал это.
Ренна вспомнила, как часто общалась с животными на отцовской ферме. Сколько задушевных бесед провела она с Сударыней Царапкой и Копытцем? Она познала одиночество, хотя рядом был Харл.
– Однажды я сообразил, что нахожусь неподалеку от Сладкого Колодезя, – продолжил Арлен, – и решил закутать лицо и руки да наплести маревниковых баек про то, как обгорел после огненного плевка. Все что угодно, лишь бы поговорить и послушать. Но в поселке впервые за все время было тихо.