– Не беспокойтесь, Ольга Валерьевна, – сказал он, лукаво улыбаясь «кузине-белошвейке», – я не буду особо вам докучать своим вниманием, и в то же время вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.
– Хорошо, ваше величество, – послушно кивнула Румянцева, – только, если честно вам сказать, немного страшно. Сколько раз мне приходилось бывать на «дворянских балах», где ряженые изображали князей и графинь, а вот когда появилась возможность побывать на реальном бале-маскараде… Словом, вы меня понимаете?
– Прекрасно понимаю, Ольга Валерьевна, – сказал Николай, – я ведь и сам недавно был таким ряженым – русским императором, изображающим вашего современника. Так что я буду вашим ангелом-хранителем и не дам никому из моих подданных чем-либо обидеть вас…
И вот часы в доме Энгельгардта пробили одиннадцать раз. Комнаты пестрели красивыми разноцветными костюмами. Николай, в фиолетовом фраке, с тростью и с цилиндром в руке, в домино, держал под руку Ольгу, наряженную в восточный костюм, взятый напрокат у императрицы.
Завсегдатаи, сразу же узнавшие императора по его могучей фигуре и горделивой осанке, сделали стойку. Их заинтересовала незнакомка, которая появилась рядом с государем. А вдруг это будущая фаворитка царя и знакомство с нею в будущем может принести пользу?
Несколько масок почтительно раскланялись с Николаем и его спутницей.
Между тем в зале уже начиналось веселье. Маски любезничали и шутили друг другом. Николай, держа Ольгу под руку, ходил с ней по залу и негромко рассказывал Ольге о том, кто есть кто среди присутствующих.
– Вот смотрите, – сказал он, – эта дама, одетая пейзанкой, жена австрийского посланника Карла Людвига Фикельмона. Имейте в виду, она большая любительница разного рода интриг, так что будьте с ней осторожны.
Ольга с интересом посмотрела на внучку фельдмаршала Кутузова. Она помнила, что эта дама имела обширные связи с царственными особами Европы, так что знакомство с Долли могло бы ей пригодиться. И она ответила кивком на поклон мадам Фикельмон.
А гости тем временем веселились и флиртовали. Хотя присутствующие, несмотря на маски и костюмы, легко угадывали, кто есть кто, маскарад все же создавал для его участников ситуацию, совершенно противоположную обычной обстановке светского этикета, в которой все роли расписаны и предсказуемы. Ведь в донельзя структурированном петербургском обществе костюм обозначал определенное социальное положение. А следовательно, смена костюма предполагала и изменение социальной роли.
Чтобы сильнее заинтриговать тех, кто пришел на маскарад, по приказу император раздавали несколько десятков бесплатных билетов на маскарад актрисам, модисткам и прочим «дамам полусвета». Все это придавало определенную пикантность происходящему. Кавалер, вьющийся вокруг очаровательной незнакомки, мог встретить ее потом или во дворце князя, или в модном магазине дамского платья помогающей знатной покупательнице выбрать корсет или шляпку.
У маскарада свои законы, свои вольности, свои комедии и свои трагедии.
Вот императора окружили сразу несколько дам, которые весело щебечут ему разную чепуху, которую в обычной обстановке в его присутствии им бы даже в голову не пришло сказать. А тот, улыбаясь и кивая, несет такой же легкомысленный вздор.
Ольгу оттеснили от царя, и она прислонилась к стене, с интересом разглядывая живую иллюстрацию к одноименной трагедии Лермонтова, действие которой происходило как раз в этом самом доме.
И тут к ней подошел мужчина с пышной рыжеватой шевелюрой и рыжеватой же бородкой, невысокий, худощавый, одетый в костюм венецианца. На лице у него было синее домино.
– Бонжур, мадемуазель, – поздоровался он с Ольгой, – судя по всему, вы здесь впервые. Как вам здесь нравится?
– День добрый, – ответила Ольга, лихорадочно вспоминая, на кого похож ее собеседник, – да, вы угадали. Действительно, я здесь первый раз. А по поводу моих впечатлений – скажу, что маскарад очень живой и веселье здесь царит неподдельное.
– А вы нездешняя, – неожиданно промолвил незнакомец, – судя по всему, вы приехали в Россию откуда-то издалека. Говорите вы не так, как здесь принято. Впрочем, в этом зале не любят, когда начинают расспрашивать присутствующих об их имени, звании и откуда они родом.
– Да, вы угадали, – сказала Ольга, – действительно, я приехала в Петербург издалека. Хотя… Хотя можно сказать, что я здешняя и родилась в этом городе. Вот такой вот парадокс.
– Мадемуазель, – с неподдельным волнением в голосе сказал ее собеседник, – вы действительно словно не от мира сего. И лицо ваше… Хотя я его и не вижу из-за маски, но оно мне кажется непохожим на лица окружающих меня дам. Оно не фальшивое, как у большинства из них. Могу ли я его увидеть?
– Конечно, – ответила Ольга, – я вижу, что вы просите это у меня не из праздного любопытства. К тому же вы, похоже, смертельно обижены на всех женщин на свете. Вы считаете, что все они бессердечные обманщицы. Но это далеко не так… – и Ольга сняла маску.
– Боже мой, – воскликнул мужчина, – какие у вас добрые и чистые глаза, какое у вас лицо! Нет, я непременно должен сделать ваш портрет! И не возражайте мне!
Только тут Ольга наконец поняла, кто ее собеседник: «Да это же сам Карл Брюллов!» Она вспомнила, что у великого художника наступили, наверное, самые черные дни его жизни. Недавно он со скандалом расстался со своей супругой, дочерью рижского бургомистра Эмилией Тимм. Обстоятельства его брака и последующие за этим события оказались унизительными для художника. После женитьбы вдруг выяснилось, что его 20-летняя супруга сожительствует… с родным отцом.
Карл Брюллов, узнав об этом, пришел в ужас и расстался с женой. Но ее родственники стали распускать о нем самые гнусные сплетни, делая виновным в размолвке самого Брюллова. Тогдашняя «желтая пресса» подхватила эти сплетни и растиражировала их, удовлетворяя самые низменные чувства своих читателей.
От всего этого Карл Брюллов чуть не сошел с ума. Он нашел приют у своего лучшего друга, скульптора Петра Клодта. А прочие его друзья и поклонники отказали художнику от дома, при встрече не здоровались с ним, а в своих салонах сняли со стен его картины.
Брюллов подал на имя министра Императорского двора прошение о разводе. «Я так сильно чувствовал свое несчастье, – писал он в этом прошении, – свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума».
– Карл Павлович, – сказала она, – я готова вам позировать в любое удобное для вас время. Для меня большая честь познакомиться с таким замечательным художником, как вы. Я была и всегда буду поклонницей вашего таланта.
– Мадемуазель, – растроганно сказал Брюллов, – я вижу, что вы не только прекрасны, но еще и добры. У вас золотое сердце. Я должен, я просто обязан написать ваш портрет. Говорите, когда вы сможете посетить мою скромную обитель…
* * *
Ротмистр Соколов занимался делами, связанными с обустройством гостей из будущего в Петербурге. С порталом в районе Черной речки худо-бедно разобрались. Удалось получить в пользование участок земли, принадлежавший братьям Ланским, и начать потихоньку оборудовать там базу. Теперь надо было решить что-то с владельцем земли на Шлиссельбургском тракте.