— Она не имела права меня обвинять! — снова повторила девочка, сидя поддеревом.
Несправедливость была ей невыносима и тяжким бременем ложилась на ее юную душу. Киона никогда не была обычной. Наделенная не по годам развитым и незаурядным умом, она роста, находясь во власти своих паранормальных способностей. Никто — ни Эрмин, ни Тошан, ни ее отец Жослин — не мог себе представить, сколько страданий они ей приносили. Но мать Кионы, Тала-волчица, прекрасная и гордая Тала, понимала это лучше других. Пока была жива, она старалась защищать свою дочь амулетами и молитвами старого шамана монтанье.
— У меня больше нет моих способностей. Я не виновата, что не смогла предвидеть пожар, — твердым голосом говорила сама себе Киона, устремив свой янтарный взгляд к лошади, пасущейся между бледными стволами кленов.
Ей не нужно было привязывать своего коня: он никуда не убегал, словно был связан с хозяйкой незримой нитью любви и родства Собаки, кошки, лошади — все животные с первой встречи испытывали к ней инстинктивное притяжение и полное доверие.
— Мама! О мама, покажись мне! — жалобно сказала девочка. — Почему ты никогда не приходишь?
Киона подняла свое прелестное личико к звездному небу. Мертвые часто навещали ее, но только не Тала. Эту тайну странная девочка никак не могла разгадать. «Симон Маруа явился мне со спокойной улыбкой на устах, — вспомнила она. — Я сразу поняла, что он поднимается к свету».
Речь шла о старшем сыне Жозефа Маруа, убитом эсэсовцами в лагере Бухенвальд. Фашисты нашили на его куртку розовый треугольник как знак принадлежности к гомосексуалистам. Официально он считался пропавшим без вести во время битвы за Дьепп [3] . Жозеф по-прежнему ничего не знал о трагической судьбе своего сына, равно как и об истинной его натуре.
«Бетти тоже передала мне весточку, когда Эдмон серьезно заболел в семинарии». С легким вздохом Киона закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти миловидные черты покойной Элизабет Маруа, Бетти, скончавшейся при родах шесть лет назад. «Она тревожилась за своего сына и была права: Эд чуть не умер от лихорадки. Но он выздоровел и скоро получит сан священника».
Заухала сидевшая на соседней ветке сова. Киона почувствовала себя лучше: она любила ночных птиц.
«Завтра я отсюда уйду, — решила она. — Доберусь до бабушки Одины и моей тети Аранк. Они будут счастливы меня видеть».
Несмотря на эту радужную перспективу, Киона поморщилась, положив руку на живот. С предыдущей ночи она ощущала странные боли, которые постепенно усиливались. Ее конь подошел к ней. Она назвала его Фебусом, что означало на греческом языке «лучезарный» или «солнечный». Жослин помог ей подобрать это имя в один из безмятежных весенних дней.
— Его туловище цвета твоих волос, а грива почти белая, — сказал ее отец. — Поэтому я его выбрал. Я был уверен, что он тебе понравится.
Киона мечтательно улыбнулась. Если было что-то, в чем она не сомневалась, так это любовь ее отца. «Папа расстроится, если я больше не буду с ним жить, но делать нечего! Лора не имела права обращаться со мной так при всех. Зимой Мин с Тошаном переберутся в свой дом в Перибонке. Я буду жить с ними!»
Очередной спазм заставил ее согнуться пополам. Конь коснулся ее лба своими бархатными ноздрями.
— Не волнуйся, Фебус, у меня просто болит живот, наверное, оттого, что я почти ничего не ела.
Она не случайно пришла к сахароварне Маруа. Жозеф приглашал их всех сюда в конце зимы и хвастался, что здесь всегда найдется чем перекусить. И вправду, Киона отыскала размякшее печенье на дне железной банки и остатки кленового сиропа в маленькой бутылочке.
— Не беспокойся, — повторила она. — О! Нет, нет…
У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Это было похоже на начало обморока, жар и холод смешивались со странным ощущением полета.
— Нет, нет, я не хочу! — застонала она. — Мне больше не нужны видения!
Они не беспокоили ее целых два года. Эрмин с Жослином решили, что их Киона наконец-то стала обычным ребенком, тогда как Тошан связывал это с окончанием войны и воцарившейся гармонией в семье.
— Вы же помните, впервые ее способности проявились в сентябре 1939 года, — заметил он.
Конечно, одной из причин была встреча с Жослином, ее настоящим отцом. Но помимо этого в биополе планеты витала страшная угроза, которую Киона ощущала всей душой, хотя и не понимала до конца. Постепенно, после рождения Констана, тревожные симптомы исчезли.
Сейчас, испугавшись возвращения своих необычных способностей, Киона дрожала всем телом. Ее веки отяжелели, и ей невольно пришлось закрыть глаза.
— Нет, нет… — повторяла она.
Но было слишком поздно. Странная девочка увидела поезд, мчащийся в лунной ночи сквозь бескрайние лесные массивы. Одновременно она ощутила, как что-то теплое стекает между ее бедер, пропитывая холщовые брюки.
— А, так вот это что! — воскликнула она. — Всего-то! Я не знала, что это так больно…
Такое уже было с Мари Маруа, когда ей исполнилось десять лет, незадолго до Рождества 1942 года, а совсем недавно, в мае, и с Лоранс. Киона, успокоившись, с досадным вздохом коснулась промокшей ткани. Она не сможет ехать дальше в таком состоянии. На нее снова навалилась та же дурнота, породив раздраженное рыдание. На этот раз она отчетливо увидела свою любимую Мин и Тошана в одном из купе поезда. Констан спал, лежа у них на коленях. «Они возвращаются», — сказала она себе.
Сидевшая в поезде Эрмин неожиданно вздрогнула. Мадлен вопросительно посмотрела на нее.
— Боже мой! — воскликнула молодая певица. — Я видела Киону! Я дремала, и она появилась передо мной. Тошан, Мадлен, она в опасности. Ее руки были в крови!
Роберваль, следующее утро, понедельник, 22 июля 1946 года
Эрмин покидала поезд, охваченная мучительным чувством тревоги. Она почти не спала, неотступно преследуемая образом Кионы с окровавленными руками. Ее видение также сильно огорчило ее мужа и Мадлен, поэтому последние часы поездки прошли в гнетущей атмосфере.
На перроне вокзала Роберваля не было видно знакомых лиц: Тошан не сообщил точное время своего приезда.
— Куда отправимся сначала? — спросила Эрмин, нервно оглядываясь по сторонам.
Этот поспешный приезд, вызванный трагедией, не доставлял ей никакой радости.
— Лучше всего поехать в больницу, — предложил Тошан. — Твоя мать наверняка там, заодно справишься о здоровье отца и Мирей. А оттуда двинемся в Валь-Жальбер, к детям.
— Без машины?
— Кто-нибудь нас отвезет, или позвоним Онезиму. Он за нами заедет. Не волнуйся, Мин, все будет хорошо.
Несмотря на это заверение, Тошан очень беспокоился о Кионе. Он так надеялся, что она утратила свой таинственный дар! Но раз его сводная сестра явилась Эрмин во сне, это значило одно: она нуждалась в помощи. Нахмурившись, он осматривал ближайшую улицу в поисках такси. В это мгновение Мадлен воскликнула: