– А-а-а! Тот рыжий коротышка, Марк Целий Руф? Но он вовсе не патриций, просто всадник. Кстати, избирался народным трибуном в прошлом году. Это ж плебейская должность.
– Так он что же – плебей?
– Говорят тебе – всадник. И очень-очень влиятелен, правда, не так уж богат. Иначе б с чего ему участвовать в выборах?
– Так как он?
– Да никак, – Лесбия отмахнулась, сложив губки бантиком. – Скучный какой-то в последнее время ходил – видать, украсть негде да нечего. Но потом вскоре повеселел, вот как с Милоном встретился.
– А, так Милон все-таки здесь.
– Здесь, здесь, вернулся, прощелыга. Небось, снова с Руфом какую-то аферу задумали… А ты что про него спрашиваешь-то?
– Да вот, – Луция хлопнула гладиатора по плечу, как похлопывают породистую собаку. – Парня бы пристроить денежку погрести.
– В телохранители? – бросив на Беторикса заинтересованный взгляд, понятливо кивнула гостья. – А Руф, думаю, возьмет. Он как раз таких вот дюжих храбрецов ищет, меня даже спрашивал, видать, прознал, что я… Ты кто, гладиатор? Нет, постой… Ага!!! Галльский Вепрь! Ну, ты, подруженька, даешь, клянусь Афиной Палладой.
– А то! – хозяйка дома довольно подбоченилась: а как же – хоть в чем-то подружку уела! – Ну, так что? Устроишь?
– Руфу не один нужен.
– Есть надежные люди, – вежливо поклонившись, заверил Беторикс. – Очень-очень надежные.
– Да, гладиаторы – это то, что надо, – задумчиво прошептала гостья. – Во всяком случае, терять им нечего. Надеюсь, Руф мою помощь оценит… ну, не Руф, так Милон, они уж тут одной веревочкой связаны. Вот что, гладиатор! Знаешь «Афинский шик», каупону на виа Сакра?
– Каупона? Маленькая такая таверна? Найду!
– Завтра. В девятом часу дня. Явишься сам и приведешь друзей, – с неожиданной жесткостью произнесла Лесбия. – Надеюсь, они не слишком щепетильны и ради денег готовы на все.
– Конечно, на все! Мы ж гладиаторы, а не философской школы ученики.
У ворот дома, опустив изысканные носилки, сидели на корточках мускулистые негры-носильщики, восемь человек, восемь бездельников – ибо таскать хрупкую девушку (пусть даже и не очень хрупкую, а такую, как Лесбия) не такой уж и обременительный труд для дюжих молодых мужиков, тут и двоих бы вполне хватило… однако – и на «Запорожце» тоже вполне модно ездить, и на «Москвиче». Зачем тогда дорогие иномарки покупают? Правильно – престиж и плебейское желание пустить пыль в глаза. А пущай завидуют! Пусть двоих носильщиков отстойные нищеброды заводят, а у нас вот – восемь! А то и дюжина. Паланкин, конечно, таскают посменно, одни несут, другие палками отгоняют разный придорожный сброд – тоже предосторожность вовсе не лишняя, особенно где-нибудь на Авентине или в квартале Субур.
Выйдя на виа Аппиа как раз в том месте, меж Эсквилином, Палатином и Целием, где через несколько десятков лет возведут знаменитый амфитеатр Флавиев – Колизей, – Беторикс повернул направо и, пройдя мимо римского форума, спустился с холма вниз, в узкую долину, точнее сказать – бывшее осушенное болото, испарения которого до сих пор отравляли воздух, делая его затхлым, тягучим и злым. Здесь, в квартале Субур, традиционно селилась беднота, ныне вытесняемая из убогих – но собственных! – хижин в унылые доходные дома, совершенно достоевско-петербуржско-убогие, «теснящие душу и ум», только что клетушки-комнатки там были не холодными и сырыми, а жаркими, раскаленными, словно доменная печь. Сантехнические удобства на всех одни – под главной лестницей, запах – убийственный, и на всех этажах жарко, тесно, шумно; помои и содержимое ночных горшков – на головы прохожим, под лестницу-то тащить влом. В общем, те еще домики. А уж как они горели! Как горели! Как свечки. Вместе с живущими в них людьми. Да уж, пожары – это был бич Рима, как, впрочем, и всех больших городов.
По-женски участливая Луция все ж таки снабдила любовника несколькими сестерциями «на вино и веселье», оказала спонсорскую помощь по доброте души, сочетавшейся с неким пренебрежением. Гладиатор! Это как дорогая игрушка – престижно владеть, пользоваться, но… сломалась – и выкинул. И тут же купил другую. Точнее сказать – купила.
Да, эта синеглазая матрона, конечно, девчонка красивая и добрая. И любовница – каких еще поискать. Однако кто для нее Беторикс? Так, вещь. Раб-гладиатор. Да даже если вдруг он и станет свободным, и даже богатым (даже очень-очень богатым), все равно – не ровня! Никакая не ровня. Вольноотпущенник, бывший раб – это клеймо на всю жизнь.
Похоть… Виталий вовсе не лукавил перед самим собой, честно признавая, что его и Луцию связывала одна лишь похоть. Плотское желание, плюс немного общения… И все. Но, с другой стороны – никто никому ничего не должен. Простые и ясные отношения, устраивающие обоих. Здесь, в Риме, так жили многие. Большинство.
Алезия! Вот в ком сочеталось все – и физическая красота, и внутренняя, и все то, что делает отношения между мужчиной и женщиной настолько гармоничными, что этому вполне могут позавидовать и сами боги. Алезия… Нельзя сказать, чтоб Беторикс только сейчас осознал, насколько дорога ему родная супруга и как он по ней соскучился, но все же сегодняшняя встреча как-то встряхнула его, заставив задуматься о многом.
Алезия!
Отыскать этот проклятый обоз, заквасить галльским золотишком местную политическую борьбу, которая, по большому-то счету есть всегда борьба за деньги, за гнусное и презренное «бабло», ибо власть, коей добиваются политики – без разницы, в Риме или в России, или где-нибудь еще – тоже конвертируется в те же деньги, вот и выходит – как замкнутый круг.
Отыскать! Заквасить! Сделать так, чтоб Цезарь – такой же гнусный и алчный политический авантюрист, как и все прочие, – убрался наконец из Галлии. И – домой! Скорее домой!
Найти на Субуре харчевню хромоногого «морячка» Климентия особого труда не составило, Беторикс даже никого и не расспрашивал, и сам тут как-то бывал, правда, всего лишь один раз, но все же запомнил и узкую кривоватую улочку, густо заросшую жимолостью и олеандром, и вьющийся по растрескавшимся стенам харчевни плющ. Заведение, конечно, было то еще – с покосившимися, наспех сколоченными столами, с каменными блоками вместо скамеек, с довольно гнусного пошиба публикой, в основном – нищими бездельниками плебеями, гражданами, развращенными государственными подачками и привыкшими жить за счет казны. И пусть подачки были не очень-то щедрыми – даже землекоп, не говоря уже о хорошем ремесленнике, зарабатывал больше в разы, тем не менее, работать эта публика не хотела, а как же! Мы же римские граждане, а не какие-нибудь там вольноотпущенники или рабы!
Узрев нового посетителя, ушлый хозяин (хромой Климентий – морщинистый, смуглый, подвижный, с носом, загнутым, как у хищной птицы, прозванный «морячком» за то, что в былые времена и вправду плавал, только непонятно под чьим флагом – то ли у разгромившего пиратов Помпея, то ли совершенно наоборот) поспешно притащил вина, вернее, того, что здесь именовалось вином – остатки виноградных выжимок, бывших по своему вкусу конечно же куда лучше, нежели продающееся в российских магазинах «полусладкое красное» (паленый спирт плюс краситель «юппи»), однако все же совершенно не заслуживающие столь благородного наименования.