– Ты прав. Поэтому мы и должны его спасти. Если бежим вдвоем – почему бы не взять и третьего?
– В общем, да. Но только этот третий, между прочим, у позорного столба и подходить к нему строго запрещается!
– Но ведь солнце еще не село, – напомнила Алезия. – Пока на страже стоят старые охранники. Но в любом случае наше отсутствие очень быстро обнаружат.
– Значит, мы должны быть еще быстрее.
Стражники пока не прошлись по казарме с вечерней проверкой, и засов на двери Виталия никто не запер. Они вышли вдвоем, с крайне озабоченным видом. Алезия направилась к воротам, где все еще лежала огромная груда старых амфор, а Беторикс зашагал к начальнику смены – грузному и неповоротливому Оресту, носившему вислые усы на галльский манер.
– Сальве, Орест.
Начальник стражи сидел на скамейке под старым платаном, блаженно вытянув ноги, и наслаждался последними красками затухающего дня, ясного и совсем не по-зимнему теплого. Небо уже сделалось темно-голубым, но над крышами соседних зданий еще торчал оранжевый кусочек солнца, и от сторожевой башенки через весь двор пролегла длинная черная тень.
– А, это ты, тевтонец! – Орест расслабленно приоткрыл левый глаз. – Слыхал уже небось – всех нас скоро того… Придется искать другое место.
– То-то я и смотрю, вы все разленились, – усмехнулся молодой человек. – Я к тебе по делу. Виниций приказал срочно убрать амфоры, нас для этого прислали.
– Да вижу, вижу. – Стражник наконец-то раскрыл и второй глаз. – Давно пора убрать – ужас как воняют! Сейчас хорошо еще ветра нету…
Амфоры действительно пахли прогорклым оливковым маслом. Сей запах нельзя было убрать никак, сосуд приходилось выбрасывать, и в том же Риме из их осколков уже вознесся к небесам высоченный холм, называемый Черепковым.
– Мы их в доходный дом перетаскаем, хозяин согласился купить.
– Во! – Орест лениво удивился. – Купить! И на что понадобилась такая гадость?
– Он собрался лужу перед входом в таверну замостить.
– Что, сам будешь таскать?
– Нет, Виниций велел беглеца запрячь работать, – Виталий кивнул на позорный столб с привязанным к нему молодым галлом.
– И правильно! – захохотал стражник. – А еще хорошо выгребную яму чистить заставить. Тоже запашок недурной!
Тевтонский Лев сдержанно посмеялся. Все это должно было помочь: ссылка на грязную и неприятную работу, общая неразбериха, совершенно пропавшее желание прежних стражей достойно «тащить службу», отсутствие ланисты, наконец!
– Эй, Лициний! – Орест подозвал стражника. – Отвязывай гада. Пусть таскает амфоры в доходный дом. Тут за этим галлом присмотрят, а ты встань у дверей таверны, с той стороны.
Беторикс усмехнулся: а ведь вислоусый черт правильно действовал, по инструкции – выход из таверны запер, и теперь надо было что-то срочно придумывать.
Шестнадцатилетний галл, приговоренный к долгой и мучительно смерти скривился от боли, когда пришлось взвалить на израненное плечо разбитую амфору, но не застонал, лишь презрительно сплюнул, за что немедленно получил от стражника увесистого пинка:
– Но-но! Ишь, расплевался тут. Смотри у меня!
Амфоры, конечно, смердели, даже Виталий закрыл нос и, покосившись на идущую рядом Алезию, тихо спросил:
– И где ты только их раздобыла-то?
– Через девчонок, покупательниц. Одна дочка лавочника обмолвилась про старые амфоры, мол, некуда девать… Ну, остальное я придумала. О, боги, боги… если б не эти псы!
Оказавшись в доходном доме, гладиатор отыскал хозяина и, сунув ауреус, попросил подержать старые амфоры на заднем дворе у выгребной ямы.
– Слушай, Тибуртиус, будь другом… Наш новый господин уж очень просил. А завтра мы их вывезем, не сомневайся.
Спрятав золотой в мешочек-кошель на поясе, Тибуртиус отмахнулся и побежал к клиентам. Вышедший на улицу стражник деловито расположился у входа. Сквозь распахнутую настежь дверь было видно, как садилось солнце.
– Эй, малый, – Беторикс ухватил за рукав туники пробегавшего мимо Тита. – Веревка срочно нужна, крепкая и длинная. Плачу сестерций! Принесешь – получишь еще один.
– Понял… – Спрятав монетку за щеку, Тит скрылся на кухне, где-то за скворчавшей плитою, и тут же вернулся уже с веревкой в руках. – Вот! Давай сестерций, господин Те…
– Тсс!!! – Молодой человек едва успел зажать парнишке рот. Не хватало еще, чтобы в таверне услышали его имя! Как раз тот случай, когда слава вовсе ни к чему. – Вот тебе твой сестерций.
Подмигнув мальчишке, он быстро зашагал к лестнице, к уборной, где ждали Алезия и юный галл. Еще издали помахал рукой, улыбнулся:
– Бросайте ваше гиблое дело. Нам туда.
Гладиатор первым поднялся по лестнице, товарищи – за ним. Алезия, видать, уже успела коротко разъяснить галлу, что к чему, и тот не задавал лишних вопросов.
– Так… – остановившись напротив второго этажа, Виталий обернулся. – Здесь слишком шикарно, могут поднять шум… Здесь… – Он замер напротив третьего. – Как-то ни то ни се… А вот тут… – беглецы наконец добрались до четвертого, – думаю, в самый раз! Слышите?
– Ах ты, подлая гадина! – доносились разухабистые голоса из комнат-клетушек.
– Ты кого гадиной обозвал, волчина гнусный? Да я тебя!
– Эй, эй, уши-то отпусти… уши-и-и-и…
Где-то скандалили, а где-то уже дрались:
– На тебе, на! На!
А кое-где нараспев читали Вергилия:
Тут недавно вино по смоленым кувшинам разлито,
Тут говорливый журчит светлой струею ручей! [3]
Между прочим, очень даже неплохо читали, Виталий когда-то на студенческом капустнике декламировал этот же стих, но гораздо хуже.
– Уши, уши! Пусти-и-и-и-и!!!
– Во! – во весь рот ухмыльнулся Беторикс. – Нам точно сюда. Можно в эту комнату.
И постучался:
– Эй! Хозяева! Квартиросъемщики! Ку-ку! Это из коммунальной службы пришли! Вы за ноябрь задолжали за электричество и горячую воду!
Виталия понесло, прямо как Остапа Бендера: видать, на нервной почве. Тут главное, быстро говорить, неважно что, лишь бы открыли.
К большому удивлению Беторикса, основной смысл его тирады за дверью поняли.
– Никому мы ничего не должны! – отозвался грубый мужской голос. – Пошли в овечью задницу!
– Ах, даже в овечью! – ухмыльнулся Виталий. – Совсем господа квартиросъемщики обнаглели, открывать не желают, хоть вызывай полицию. Ладно, попробуем вот сюда… Тут и дверь приоткрыта! Салвете!
Сделав первый шаг, гладиатор замер на пороге в некотором смущении. Большую часть узенькой, словно пенал, комнаты занимало такое же узкое ложе, на котором увлеченно предавались любви двое юношей. В углу пыхтела жаровня, с закопченного потолка свисал светильник на длинной ржавой цепи, узенький деревянный ставень был снят с оконца – видать, парочке стало жарко. Любовь-то – она греет, это да…