При нем же был и подсумок, набитый патронами. Нам здорово повезло, что типы, с которыми мы столкнулись, наверняка толком не умели с ним обращаться. В противном случае все бы могло кончиться куда печальней.
Оружие серьезное – опасней его только боевой разрядник да еще лучемет.
Так что наша вылазка увенчалась успехом, хотя и не в том смысле, в каком мы рассчитывали.
А главное – все кончилось хорошо. И уже на следующее утро я чувствовал себя великолепно, словно не валялся вчера полтора часа без сознания.
И, кстати, эту историю мы не поведали Мидаре, появившейся следующим вечером: не столько чтобы не огорчать ее, сколько чтобы не услышать от нее чего-нибудь насчет взрослых людей, которых нельзя оставить одних.
В этот вечер я посетила магазин подержанных яхт. Не найдя (как, впрочем, и предполагала) ничего подходящего ни по цене, ни по качеству, я еще довольно долго говорила с хозяином – бывшим кораблестроителем: у нас нашлось что обсудить. Хотя, по большому счету, разговор этот я затеяла в надежде узнать, где можно купить подходящую нам посудину (и тут тоже не выяснила ничего полезного). Покинула магазин я уже перед заходом солнца.
Он размещался в одном из благополучных, «чистых» кварталов, не имевших ничего общего с теми, другими, где я бывала с товарищами прежде, и даже более солидными, чем тот, где стоял «Речной».
Чистые широкие улицы, залитые светом окна домов. Многоцветное зарево в темном вечернем ночном небе. В голографических витринах магазинов и увеселительных заведений – разумеется, исключительно благопристойных и почтенных – возникали и исчезали объемные проекции – многоцветные призрачные картины и пейзажи. Широкие тротуары, шикарные машины, плавно текущие неплотным потоком. Время от времени попадались занятные сооружения – что-то вроде блестящего огнями стеклянного шара или диска на тонкой ножке (правда, высотой три или пять этажей) – ни дать ни взять гигантские грибы. Это были кафе или рестораны.
Мужчины в крикливых полосатых пелеринах и жилетах с полами чуть ли не до колен, женщины в широких шароварах и прозрачных косынках, в несколько слоев лежавших на голове, выпархивали из дверей, шли по прозрачным, залитым синеватым светом галереям, проложенным вдоль стен домов высоко над мостовой; садились в машины и автобусы; влезали в крошечные кабинки канатных дорог и тесные вагончики монорельса.
Чужая мне жизнь обитателей чужого города. Но почему, глядя на этих людей, которым не надо думать о том, в какой мир они попадут завтра или послезавтра, и вообще ни о каких таких мирах знать не знающих, мне становится тоскливо?
Я не могу просто так зайти в какой-нибудь из этих уютных подвальчиков или «грибочков», просто посидеть, попить таххарского чаю или пусть даже пива. Или сыграть на местной разновидности рулетки, состоявшей из десятка вращающихся разноцветных концентрических кругов, – для выигрыша нужно, чтобы совпали номера хотя бы двух из них.
Наконец – подсесть к любому из них и просто поговорить.
Вернее, могла бы… Но что-то мне мешало. Как если бы между мной и всеми ними был невидимый прозрачный барьер. Словно этот мир ненавязчиво отторгал нас. Или это касалось только одной меня?
Что сделать, чтобы это преодолеть? Или не надо ничего делать – я же не собираюсь тут поселиться…
Я почувствовала настоятельную необходимость развеяться. Но шум и многолюдье этих шикарных улиц меня отпугивали.
Я свернула в один из переулков и пошла куда глаза глядят. Небольшие разноцветные фонарики, развешанные на карнизах и стенах, мягким светом освещали улицу – почти пустую, в отличие от тех шикарных проспектов, что проходили совсем рядом.
И свернула в первую же попавшуюся дверь, над которой светилась вывеска с дымящейся чашей.
Ресторан мне сразу понравился. Прежде всего тем, что был чем-то похож на тот, что был у нас на базе (вот уж не думала, что когда-нибудь воспоминания о ней вызовут у меня положительные эмоции).
Низкие своды, массивные деревянные столы, которым, быть может, лет сто, если не больше. Мощные, почерневшие от времени деревянные же перекрытия, на которых висели грубо кованные железные светильники – вряд ли подлинная старина, скорее уж стилизация.
И пол тоже не вульгарный пластиковый, а из вытертых тысячами ног дубовых квадратов.
Из периодически открывавшегося окошка на стойку подавались тарелки, содержавшие маринованные щупальца осьминога, соевый сыр, здешние оливки, размером немногим больше вишни, тушеную крольчатину и что-то похожее на кофе в крошечных круглых стаканчиках с соломинкой.
На полках за стойкой выстроились разнообразные бутылки и кувшины с замысловатыми наклейками, голографическими и обычными, с золотом и серебром, изображавшими незнакомые геральдические гербы и стилизованных животных, в которых не без труда угадывались прототипы.
При входе я еще раз украдкой оглядела себя. Вроде ничего особенно выделяющегося. Брюки из отливающей темным серебром ткани, заправленные в узкие сапоги на высоком каблуке (и то и другое куплено здесь), моя любимая куртка из змеиной кожи (выигранная мной в карты еще на базе, а там, где ее сделали, стоившая, как мне говорили, безумных денег), под ней облегающая белая блузка.
И куртка и блузка фасона, отличного от принятых тут, но это как будто не должно привлечь особого внимания. Как выразился Василий, тут можно надеть на голову консервную банку с прорезями для глаз, а сзади прицепить лисий хвост, и то никто особо не удивится.
– Что угодно уважаемой? – Стоило мне опуститься за один из крошечных, на двух человек, столиков, как возле него появился элегантный седоусый служитель в оранжевой блузе. Судя по исходящему от него достоинству – не просто официант, а целый метрдотель. Я несколько оторопела от такого, как иногда выражался Василий (что-то часто я его вспоминаю), «навязчивого сервиса».
– А что вы бы предложили сами? – нашла я выход из положения.
Метрдотель внимательно взглянул на меня, я уже решила, что ошиблась: наверное, вести себя подобным образом тут было не принято.
Но метр, улыбнувшись, чуть поклонился:
– Охотно, леди. Можем предложить окорочка туанусов, рагу из моллюсков в водорослевом соусе, омаров, тушенных с пряностями. И конечно, пятнадцать сортов пива. Особо отмечу арбильское в кувшинчиках и бутылях, тоатское просяное, аунское… Но я бы особо рекомендовал вам алийское бочковое. – Его ладонь в белой перчатке изящно указала на стеллаж за стойкой, где на нижней полке в ряд выстроились цилиндры темного дерева. Пиво тут хранили не в обычных бочках, а в выдолбленных из цельной колоды сосудах или больших чанах с прибитой обязательно деревянными гвоздями крышкой. Чем старше сосуд, тем дороже он ценится гурманами, и тем лучшее качество якобы приобретает в нем напиток.
Заказала арбильского и окорочка туанусов (что это за птица – я так и не поняла) и принялась за еду.