Она уже начала сожалеть, что приняла приглашение, попавшись на невольную лесть – ее, дочь простолюдинки и кочевника, поименовали нобилерией, благородной дворянкой.
Да зачем их вообще позвали сюда? Что этому напомаженному и завитому герцогу до послов Богини, в которую в этой империи почти и не верят?
Охота показать диковинных гостей местному принцу? Или просто от скуки завлек подходящих по высоте положения путников, как иногда делают одуревшие от одиночества в своих глухих усадьбах провинциальные бароны, что ловят на дорогах случайных прохожих и затаскивают на пирушки, упаивая до полусмерти?
Фантазия тут же услужливо подсказала ей страшненькое объяснение: этот герцог – слуга тех самых непонятных темных сил, о которых говорила тетушка и о которых шепчутся по углам, и заманили их сюда, чтобы расправиться с ними и завладеть жезлом…
Она одернула себя. Ну и чушь лезет в голову!
И, чтобы отвлечься, задала вопрос хозяину:
– Ваше высочество, а не расскажете ли вы про этот обычай подробнее?
– Охотно, нобилерия, – кивнул герцог. – Впрочем, лучше пусть об этом расскажет мой друг Сфинн – он автор трактата о нем.
– Итак, обряд великого гостеприимства, – начал ободренный книжник, – заключается в том…
Покончив с креветками, Торнан перешел к острому сырному салату. Марисса что то спросила – он не уловил вопрос. Ответил Сфинн. Марисса спросила еще раз, и голос ее странно и непривычно дрожал.
Торнан поднял голову.
И рука его чуть не рванулась к ятагану – уж слишком нехорошим стало лицо их спутницы.
Он перевел взгляд на Чикко – шаман тоже был чем то очень удивлен.
– Вы, я вижу, в недоумении, нобилерия? – осведомился Мархо Антеус. – Да, обычай этот и в самом деле многим – особенно, уж не обижайтесь, варварам, – кажется диким, как и многое в нашей цивилизации. Но он имеет большой смысл, как и все в ней. Ибо означает полную покорность дитя родителям и торжество безраздельного родительского права, а также беспримерное почитание престола, и готовность отдать все для него, и смирение перед лицом богов… Ныне он настолько редок, что, можно сказать, исчез, ибо, увы, – древние обычаи доблести вообще угасают в наше время…
Торнан переводил взгляд то на побледневшее лицо амазонки, то на растерянного Чикко, соображая: что же такое герцог им сообщил?
– Позволю себе рассказать о его происхождении, – продолжил между тем герцог. – В давние времена, при государе Кронотии, жил знатный, но бедный нобиль Йиар Торнилий. Человек всеми почитаемый и рода весьма влиятельного и знатного, пользовавшийся глубочайшим уважением и славный благородной кровью древних альбийских нобилей, не оскверненной ни браками с плебеями, ни, да простят меня гости, браками с чужеземцами. Отличался он также благонравием и достоинствами, но судьба бывает несправедлива. И на старости лет деньги у него все вышли, он обеднел, и осталось у него одно единственное имение, где он и жил, еле сводя концы с концами. Дошло до того, что заложил он и продал все оставшиеся земли и жил лишь тем, что со старым слугой выращивал в саду и на огороде. Была у него единственная отрада старости – дочь, имя коей ныне забыто, хотя и следовало бы помнить его как пример покорности и послушания.
И вот однажды проезжал теми местами божественный император Кронотии, славный тем, что воздвиг тридцать новых больших храмов отеческих богов по всем городам Альбин. И помня о Йиаре, чьи предки издревле служили его предкам, решил навестить старика и послал к нему гонца, дабы предупредить о своем появлении, с тем чтобы смог тот подготовиться.
При виде императорского посланца Йиар едва не лишился чувств, а узнав о чести, ему оказанной, принялся готовиться к приезду монарха. Но великая беда ждала его – в доме не обнаружил он ничего, чем мог бы попотчевать священного гостя. В отчаянии он уже подумал о том, что надлежит ему отворить себе кровь, дабы избежать позора, когда вдруг…
Хотя Торнан и знал уже, о чем пойдет речь, ему вдруг стало как то по детски страшно и захотелось, как бывало, когда он мальчиком слушал сказки, чтобы Костяной Змий не съел королевну Арию, или чтобы великий богатырь Дирк победил Железнорукого Демона…
– Но тут вошла дочь его единственная, до того игравшая в саду, коей было от роду шестнадцать весен. И возрадовался сенатор, что не опозорится он перед божественным императором. И сказал ей тогда: «Дочь моя, надлежит тебе покинуть сей мир, ибо прибывает к нам император, а угощать его нечем, и невозможно подать ему к столу презренную капусту или репу».
Покорность выразила дочь его, и не унизила себя просьбами отменить волю родительскую. Лишь попросила времени немного, дабы посетить могилу матери… На что сказал ей отец: дочь моя, не нужно тебе прощаться с матушкой, ибо скоро будешь ты с ней в Ализии, где пребывает она.
Со слугой растопили они печь на кухне и подготовили все, что следует в таких случаях. Но не хватило сил Йиару лишить жизни дитя свое, и водвинул он ее в печь огненную живой.
Спустя время прибыл император, сокрушаясь о нищете гостя. Но почуял запах жареного и сказал: должно, зажарил ты для нас свинью или тельца упитанного. На что сказал Йиар: не тельца для тебя, божественный зарезал, но лучшую овечку своих стад.
Марисса ощутимо побледнела, и Торнан подумал, что девушку, чего доброго, сейчас вытошнит прямо на драгоценную утварь и золотые инкрустации стола, так что конфуз выйдет не меньше, чем тот, которого боялся нобиль детоубийца…
– И внесли блюдо, на коем лежала запеченная дочь Йиара, – вещал Сфинн. – Император был потрясен увиденным…
«Да, представляю!» – пробормотал ант про себя.
Почему то Торнан вспомнил историю, совсем не подходящую к обстановке, что приключилась в прошлом году у него в роте как раз в эту пору. Служил у него один парень откуда то с дальнего севера, чуть ли не борандиец, среди племенных запретов которого был строжайший запрет – вкушать ежиное мясо. Трое безмозглых мардонийцев, занесенных невесть какими ветрами в Килльдар, решили славно подшутить над «тупым дикарем». И, поймав в лесу пару ни в чем не повинных ежиков, приготовили из них похлебку, густо приправив травами и кореньями. Затем зазвали его в свою хижину, якобы на дружескую пирушку, а когда бедолага с аппетитом употребил варево под бутылочку доброго эля, со смехом показали ему колючие шкурки и ушастые головки зверьков…
На следующий день Торнану пришлось присутствовать при погребении трех своих солдат, разделанных мечом не хуже тех ежей, а еще через три дня – при казни четвертого.
– Долго не мог решить император Кронотий – что делать ему? – продолжал книжник между тем. – Но в глубине души по достоинству оценил его глубокое гостеприимство и, поблагодарив, Йиара за оное, спешно покинул скромное обиталище нобиля. Но повелел сделать запись о том золотыми буквами в храме Священных Предков по возвращении в столицу. А по смерти старого сенатора дом его был объявлен неприкосновенным, и руины его по сию пору можно увидеть в области Ермис.