Он просто не в себе от горя, подумала Светлана. Но давать обещания не хотела даже ради свободы Геннадия. Впрочем, она была уверена, что его все равно отпустят.
– Трофим Сергеевич, послушайте меня. Давайте не будем про обещания, есть более важные вещи. Мы сегодня с Ауговым, это тот, с которым я у вас была, у него очень большие возможности, мы с ним поедем…
Мовчан не слышал и не хотел слышать, опять оборвал ее:
– Света, я прошу! На колени встать?
– Мы как раз по этому делу!
– Хорошо, встану!
И Мовчан встал на колени.
Клюквин отвернулся.
– Прошу, Света! Дай слово: если жив – выйдешь.
– Порадуюсь. Но не выйду. Это нелепо.
– Ладно.
Мовчан встал, долго отряхивал колени, тщательно тер материю брюк руками, словно выглаживал, говоря:
– Тогда пусть твой Геннадий сидит. Беззаконие? Да. А где вообще закон остался? Моему Степану плохо, а всем другим – хорошо? Это неправильно!
И он пошел к выходу.
Светлана не стала окликать и догонять, поняла, что Мовчан сейчас в состоянии, близком к невменяемому.
Мовчан отправился на штрафную стоянку, где среди других машин была подержанная «шестерка» с украинскими номерами, которую конфисковали месяц назад у контрабандистов. Выехал на ней из поселка. Переоделся в гражданское. Форму упаковал в пакет, сунул в багажник, подумал, достал и спрятал под кустами, заметив место: справа сломанная береза, слева воронье гнездо.
Он все больше утверждался в мысли, что его обманули, выдали сгоревший труп какого-то другого человека, нарочно отпустили, хоть и устроили для вида погоню. Степан же сейчас сидит в каком-нибудь подвале, в том же Сычанске, недаром там ошивается этот чин из спецслужбы. Он сидит, а эти гады решают вопрос его жизни и смерти.
То есть Трофим Сергеевич самостоятельно пришел к той же версии, что возникла у Светланы и Ростислава.
И еще он думал о том, как все быстро меняется. Еще вчера бродила в голове шальная мысль добиться, чтобы Светлана родила ему сына, как бы второго Степана. А сегодня думать об этом смешно и странно. Зачем другой сын, если цел первый? И любви к Светлане никакой нет, это Евгений ему внушил, странный и, пожалуй, опасный человек, с которым Мовчан обязательно разберется, как только завершит неотложные дела.
А Степе, когда найдет, скажет, что Светлана согласна. Да, немножко обманет. Но она согласится, Мовчан придумает, как ее уговорить. Например, скажет ей: хотя бы на полгода. А потом разводись, выходи за своего Геннадия. Если захочешь. Ведь когда-то Трофим так Тамару уговорил, которая не хотела за него. Вернее, сомневалась, говорила: ты хороший, но характер у тебя дурной. Однако за других-то тоже не за кого было. Вот он и придумал: выходи временно. То есть на время. Попробуешь быть женой, в будущем пригодится, когда найдешь подходящего. Она рассмеялась и согласилась. Потом это стало их семейной шуткой: «Ну что? – говорит она. – Еще месяц поживу с тобой, и пора уже разводиться!» – «Я уже заждался!» – говорит Мовчан правду под видом шутки.
А сам понимает: она его любит и будет любить до самой смерти. Не повезло женщине.
Анфиса, сидя в подвале, вспоминала, как нелепо началась ссора с мужем.
Торопкий завтракал и увлеченно излагал идею автономии Грежинского района.
– Да, я всегда был сторонник украинской государственности и нерушимости границ, – говорил он. – Я был противник российской экспансии и сепаратизма. Но кто у нас пришел к власти, если вглядеться?
И он подробно, со смехом и сарказмом описал тех, кто пришел к власти.
– Получается – шило на мыло, хрен редьки не слаще! И не надо бояться, что страна рассыплется, если ее субъекты получат самостоятельность! Потому что самостоятельность приучает к ответственности! Раздробленность, как ни странно, – путь к последующему объединению, но уже сильных, ответственных субъектов! Германии до середины девятнадцатого века не было, но был союз суверенных государств. А потом – империя!
И Торопкий вкратце, но со знанием дела пересказал историю создания Германской империи.
– На самом деле, конечно, время империй прошло. Возможно, и национальные государства не устоят. Всё объединяется – Европейский Союз не придумка политиков, а необходимость. Но для нормального объединения необходимо равноправие субъектов, а это равноправие нужно иногда отстаивать с боем! Вот Шотландия – всю историю воевала с Англией! И не раз побеждала. Результат? – Великобритания! Полная самостоятельность субъектов при полном единении и взаимопонимании!
Он еще приводил примеры того, как отделение ведет к соединению, а раздоры – к миру, Анфиса грустно слушала и думала, что не раз уже видела Алексея в состоянии охваченности большим делом, но всегда это кончалось разочарованием и апатией, граничащей с депрессией. Просто так жить он не умел, искал смысл, находил, терял, опять искал. Сейчас вот говорит, убеждает, но кого? Возможно, в первую очередь себя. Ребенок ему нужен, а лучше – два, три, четыре. Семья. Дом. Он любит возиться по дому, что-то делать и чинить, но хочется ведь кому-то оставить – а кому? Тоска по детям – главное в Торопком, понимала Анфиса, но не могла ему помочь.
А еще ей было неловко оттого, что он говорит с ней как с единомышленницей и союзницей, Анфиса чувствовала, что обманывает его, хотя молчит. Молчанием обманывает. Ей захотелось ссоры, чтобы Торопкий обиделся на нее, а она на него. И лучше, если обида будет несправедливой.
Она сказала:
– Ты посуду не мой, сложи, я вечером все сделаю, когда вернусь.
– Куда-то собралась?
– На работу.
– Анфиса, ты меня дразнишь? Ты еще не выздоровела.
– Я отлично себя чувствую.
– Мы же решили, что ты увольняешься и находишь работу здесь.
– Когда решили? Кто решил?
Торопкий слегка смутился. С ним это бывает: наметив какое-то дело или какой-то разговор, он, благодаря хорошо развитому воображению, видит это в подробностях и деталях, заранее все продумывает, поэтому иногда кажется, что дело как бы уже сделано и разговор состоялся.
– Я собирался как раз обсудить, – сказал он, отчасти признавая свою вину и не желая сбивать ссорой свой созидательный настрой.
– Вот вечером и обсудим.
– Анфиса, туда сейчас нельзя идти. Границу перекопали, усиленные кордоны с обеих сторон.
– Я там работаю, у меня пропуск оформлен, меня пропустят.
– А потом не выпустят! В заложницах оставят! Ты не видишь, что происходит?
– Пока не война.