Автобусы должны были уже стоять — три непрезентабельных «ЛиАЗа» с откровенными табличками на переднем стекле: «Служба». Курсанты, невзирая на предупреждения вербовщиков, в тот день начали собираться рано и к половине десятого образовали целую ораву, так что открытые для вентиляции двери несколько раз пытались атаковать какие-то шустрые, но бестолковые тетки с пузатыми сумками.
Сейчас оравы не было, служебных «ЛиАЗов» тоже.
Олег посмотрел на свои часы, затем на большой циферблат над входом и нетерпеливо потопал ногой. Без пятнадцати десять… Магнитные глазки на табло подмигнули, и последняя цифра сменилась.
«09:46». Шорохов купил банку фанты и прошелся по площади. Автобусов было много, утро — самый пик таких рейсов. Не было лишь трех замызганных «ЛиАЗов». И ни одного знакомого лица. Ни Рыжей, ни Иванова — вообще никого. Даже самого Олега, как ни странно.
Спохватившись, он метнулся взглядом по сторонам и снова опустил голову. Нет, запутаться он не мог, путаться тут было негде: вот — ряд стеклянных павильонов, и вот — узкий газон с проржавевшим рекламным щитом. На стыке этих примет, в самом углу площадки, они и стояли. Автобусы, будь они неладны…
Олег проторчал на вокзале аж до половины одиннадцатого. Докуривая уже шестую или седьмую сигарету, он вяло перебирал в уме всевозможные объяснения, больше смахивающие на отговорки.
«Не канает все это, Олежек… — сказал он себе, стискивая в кулаке пустую банку. — Выходит, Олежек, тебя тоже в школе не было. Уволен и вычеркнут из списков. Да и сама школа под вопросом… Под большим она у меня вопросом…»
Глазки на табло сложились в «10:40», и Шорохов, резко развернувшись, устремился к зданию вокзала. На полпути он решительно повернул обратно и пошел к перекрестку. Ловить такси.
Вербовщик не оставил ему никаких координат, лишь указание: завтра, в десять утра, на «Щелковской». То завтра уже наступило, десять утра давно минули, «Щелчок» был за спиной, и — ничего. Дорогу от вокзала до базы Олег наверняка запомнил, но Василий Вениаминович ее беззастенчиво закрыл. Это можно было и поправить, но не сейчас — не на улице и не в прошедшем июле.
Из других объектов Службы Олег знал только бункер под «Крышей Мира», но местный отряд ему был не нужен.
Выбор оказался весьма небогатым и состоял из одного пункта — к такому положению Олег почти уже привык. Он наконец выкинул сплющенную алюминиевую банку и, усевшись в такси, назвал единственный адрес, который ему не смогли бы закрыть при всем желании.
Это был запрещенный ход. Но он уже записан в диггеры. Он уже преступник — по факту, еще не свершившемуся. Значит, так надо…
Олег представил себе буксующую махину Службы и почувствовал сладкую истому. Он вообразил, как бесится тот самый мифический Старикан, стоящий во главе служебной пирамиды и управляющий чужими судьбами. Они могли многое изменить в его памяти, но они были не в силах закрыть адрес обычной московской квартиры — вместе с адресом пришлось бы отнять у Олега всю его жизнь.
Шорохов курил, смеялся, таращился на девчонок в коротких юбках, болтал с таксистом и снова смеялся. Он ехал к себе домой.
* * *
Дом, в отличие от автобусов, был на месте — куда бы он, спрашивается, делся…
Во дворе гуляли детишки, лаяли собачки, ворковали старушки — все дышало умиротворенностью и, несмотря на удручающую историю отчизны, несокрушимой уверенностью в завтрашнем дне. На скрипучих качелях сидела, изредка толкаясь ногами, скучная девочка с книжкой и двумя тугими косичками. Вокруг обложенной кирпичами клумбы бродил сосредоточенный карапуз.
Шорохов вдруг подумал о том, зачем он все это бросил и что он получил взамен. Действительно — что? Мнимую свободу и еще более мнимую власть… над кем? над каким-то там человечеством…
Олегу стало обидно. Пенсионерки на лавках, обнимающиеся по ночам малолетки — вот его человечество. Пьяные соседи, участковый с черной папочкой и лай под окнами. Нормальная жизнь. То, от чего он ушел, — в затхлый подвал с хитросделанной дверью, которая, если ты ей не понравишься, приведет тебя не туда. Цирк!..
Увидев свой дом, Шорохов искренне захотел вернуться. Впрочем, как раз в этом направлении он и двигался. Покарать его должны были сурово: свидание с клоном — это не осечка на операции, а намеренное нарушение.
«Злонамеренное, — уточнил Олег. — И даже очень зло…»
Служба такое вряд ли простит. Отчасти поэтому он сюда и приехал.
Мужики у открытых «ракушек» что-то горячо обсуждали, не иначе — кого посылать за водкой. Поименно Олег знал не всех, но здороваться, как правило, не ленился.
Он специально сделал крюк — сейчас это было особенно приятно, — чтобы поприветствовать Толика со второго этажа. Ну, и остальных, если у них руки не сильно испачканы.
Толик ответил «здорово», — он тоже был вежливый, — однако ответил как-то нетвердо. Остальные и вовсе не проявили к Олегу интереса. Шорохов помыкался у разобранного «Москвича» и, чтобы не мешать занятым людям, направился к подъезду.
Подцепив ногтем крышку почтового ящика, он заглянул внутрь — там лежала только одна маленькая рекламка, да и ту, наверное, бросили недавно.
«Тьфу! — опомнился Олег. — Я же сегодня утром сам его и проверял. Утром, перед тем как на „Щелковскую“ поехать…»
Он подошел к лифту и задержал палец у кнопки. Клона, по идее, должны были уже привезти. Ну да, сам он сейчас на базе — хотя, черт, как же он туда попал, если автобусов не оказалось?… — но тем не менее: должен быть на базе, просто потому, что там он в это время и был. Старшина Хапин уже продемонстрировал возможности мнемокорректора и повел народ в корпус, а там уж появится и неотразимый военно-морской майор Прелесть…
Шорохов куснул губу и нажал на кнопку. Не надо нервничать. Это нетрудно: подняться в квартиру, позвонить, встретить на пороге клона и сказать ему… Что же ему сказать?…
«Здорово, браток. Уже освоился? Зря. Собрался жить за меня? Зря, говорю. Я тут, понимаешь, взял расчет, так что двоим нам теперь тесновато будет. Спасибо, но я уж сам. А тебя-то?… Куда тебя? А в печь, браток, куда же еще! Хошь — с предварительным усыплением, хошь — так…»
А может, и обойдется. Если автобусов не было… Если до школы он не добрался и даже на «Щелковскую» сегодня не ездил… Распахнется дверь, и вылезет он сам, натуральный Олежек Шорохов — в трусах и рваных тапочках, заспанный и небритый.
«Ты чего, браток? Какой я тебе клон? Рехнулся?! Ты сам-то кто? Ах, из бу-удущего… Потерялся, что ли? Ты вот что, чеши-ка отсюда в свой декабрь! Не учился я ни в каких школах, и Службу я твою на хвосте вертел, ясно?…»
Олег вышел на четвертом этаже и, не позволяя себе колебаться, тронул звонок.
Открыли не сразу. Пока Шорохов переминался под дверью, он успел осмотреть и саму дверь, и стены, и даже фанерную лакированную бирку с номером «13». Все было знакомое и такое родное, что хотелось гладить, гладить и не отпускать. Он провел рукой по табличке и опять коснулся звонка.