На этот раз звонок застал меня дома. Я взял трубку после пятого гудка и сонно вякнул:
– Алле.
– Привет, – сказал я.
– Здорово. Кто это?
– Это я, – ответил я, соображая, что по телефону ничего не объяснить.
– Кто «я»? – Спросил я на другом конце провода.
– Я – в смысле ты, – это пояснение запутало меня самого и окончательно превратило разговор в фарс. – Через пятнадцать минут жду тебя у подъезда. Да не бойся, ничего тебе не будет, если не опоздаешь, конечно. До скорой встречи, Мефодий.
Ждать на улице было невозможно, и я зашел в подъезд. Дом дремал. Его жители достойно отметили конец рабочей недели и теперь с наслаждением предавались субботней неге, поэтому, когда сверху начал спускаться лифт, я был уверен, что это он.
Двери раскрылись, и на площадку вышел сутулый, небритый мужчина в мятых брюках. Во рту у него торчала наполовину истлевшая сигарета, та самая, которую я неизменно выкуриваю натощак. Мужчина поднял голову и замер. Да, это был я.
Человек, стоявший напротив, был совсем не тот, кого я привык видеть в зеркале: заспанные, красноватые глаза, блуждающий взор, по-обезьяньи опущенные уголки губ. Намятые за ночь вихры торчали в разные стороны и напоминали прическу Люсьен. Определенно, они с Люсей были похожи – неопрятностью одежды, припухлостью лица и какой-то хронической неумытостью.
Миша издал нечленораздельный звук и что-то изобразил рукой, но смысл жеста остался неясен. Конечно, он меня узнал, как не узнать самого себя? Двадцать пять и тридцать – это почти одно и то же.
Потрясение – самое невыразительное слово, которым можно описать то, что было написано на его физиономии. Она побледнела до прозрачности, казалось, его сердце перестало биться, и вся кровь оттекла к ногам. В его взгляде смешались ужас и ожидание.
Речь, которую я составил по дороге от Люси, выветрилась из памяти как утренний сон.
– Такие вот дела, – произнес я. – Ну, здравствуй, что ли.
Его рукопожатие было не слабым и не крепким – точь-в-точь, как мое.
– Ты – мой брат? – С трудом выговорил Миша. – Близнец?
– Только по гороскопу. Так же, как и ты, естественно. Давай отойдем куда-нибудь, зачем людей смущать?
– Пойдем ко мне.
– «Ко мне», – усмехнулся я. – Алена дома?
– Да. А откуда ты про Алену?.. Ты кто?
– Правильно, где ей еще быть? Нет, к тебе не пойдем. Поднимемся по лестнице, пешком все равно никто не ходит. Алене ты чего сказал?
– Сигареты кончились.
– Ага, минут пятнадцать у нас есть. Это хорошо. Ты присядь, а то ноги не выдержат. У тебя же левый голеностоп поврежден, верно?
Я уже пришел в себя и хотел хоть немножко поиграть в провидца, пожонглировать интимными подробностями нашей жизни. Интересно, если он сейчас возьмет, да и треснется затылком о бетон, что произойдет со мной – упаду рядом, окажусь в могиле или вовсе исчезну? Экспериментировать не хотелось, и я, положив Мише руку на плечо, заставил его сесть на ступеньку.
Собеседником Миша-младший оказался скверным. Он так часто меня перебивал, что короткий рассказ превратился в эпическое повествование. В перемещения во времени Миша уверовал быстро и безоговорочно. Он видел своего двойника, и от этого никуда нельзя было деться.
– Есть предложение пожить у Люсьен, – сказал я, переходя к главному. – А я заменю тебя здесь и обеспечу алиби.
Алене я не изменял, поскольку опасался, что она рано или поздно об этом узнает. Теперь у Миши появился шанс безнаказанно вкусить греха, и он его скорее всего не упустит.
– Люсьен, конечно, давно пора проведать. Но Алену я тебе не доверю.
– Эй, да ты ревнуешь, что ли? К кому?
– Все равно. Я – это я, а ты…
– Это я. Ну и что?
– Нет, – Миша упрямо замотал головой.
– Вот, скотина! Сам собираешься к Люсьен, а Алене, выходит, даже со мной нельзя. То есть с тобой.
Я поскреб свою щетину, потом провел рукой по его щеке. Вроде, такая же.
– Давай переодеваться.
– Прямо сейчас? Лучше завтра, я с перепоя…
– Ничего, поправишься.
– А если я подцеплю чего-нибудь? – Капризно проныл Миша, и меня это взбесило.
– Ты хотел знать, что будет дальше? Слушай. В апреле Алена уйдет.
– Как уйдет? – Оторопел он.
– Насовсем.
– Врешь!
– Жалко, я паспорт не взял, там все написано.
Он отошел к окну и закурил. Представив, что сейчас творится у него в душе, я пожалел, что не сдержался.
– Не расстраивайся. Конечно, в начале было трудно. А когда смирился, вроде ничего, жить можно. Телевизором никто не достает. Сиди и пиши на здоровье. Сам себе хозяин! Захотел – пошел в магазин, убрался. Не захотел – не надо. К тому же стервой она оказалась порядочной. Угадай, что тебе достанется после раздела имущества.
– Книги, компьютер и стол.
– Точно. И тесная конура в Перово. Нормально?
Миша докурил сигарету до самого фильтра и яростно растоптал ее каблуком.
– А может, и к лучшему, – опустошенно, совсем как Мефодий, сказал он и расстегнул ветровку. – Только денег у меня с собой – ноль. Подкинешь? Я потом верну.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Истерический смех не отпускал нас несколько минут, пока не заболели легкие. Когда мы все же успокоились, утерли слезы и просморкались, то ощутили себя теми, кем являлись по сути: больше, чем близнецами, больше, чем единомышленниками. Мы были единой личностью.
Миша первым раскинул руки, и мы обнялись. Я устыдился, что не рассказал ему всей правды, включая и того, в каком виде он застанет Люсьен. Я был достаточно брезглив, чтобы позариться на чересчур доступное тело, и Мишу-младшего ожидал неприятный сюрприз. Мысль о том, что я обманываю самого близкого человека, больно резанула по совести, однако от нового порыва откровения я удержался. Все, что хорошо для меня, полезно и для него.
Мы принялись торопливо раздеваться, вешая одежду на перила.
– Трусы тоже снимай, – распорядился я. – И носки. У разведчиков мелочей не бывает.
– Может, не надо? Когда ты мне позвонил, я так переполошился, что одел все вчерашнее.
– Ничего, у меня тоже не фиалки, – хохотнул я, показывая свой, еще не хрустящий, но уже не далекий от этого носок. – У Люсьен спал, не раздеваясь, так что извини.
– Ты ее не…
– Да все разговоры, – буркнул я, проклиная свой длинный язык. – Но она готова, никаких проблем.
Мы разделись догола, и некоторое время стояли друг напротив друга, переминаясь на ледяном полу. За пять лет мое тело почти не изменилось. Если я чем-то и отличался от Миши, то лишь в лучшую сторону. Живот стал поменьше, ноги постройнели, задница перестала быть рыхлой и складчатой, как у младенца.