Да, я успею. Пока он опомнится, пока обойдет свой необъятный стол…
А еще он может выстрелить. Не сигать через мебель, а натравить на меня маленькую стальную пиявку, при его комплекции это намного логичней. Но, даже если он и промахнется, я перемещусь в точно такой же кабинет на Петровке. Вот будет потеха, когда через пять лет мы с ним встретимся вновь! А к посягательству на автотранспорт мне припаяют еще и побег.
Дверь широко открылась, и я остро пожалел о своей нерешительности.
Вошедший в кабинет занял остатки свободного места. Мне стало нечем дышать, будто своим телом незнакомец вытеснил из помещения весь кислород. Его торс распирали тугие мышцы, а голова была большой и круглой, но мне показалось, что внутри его черепа находится не мозг, а негодование, вскипевшее и застывшее в таком состоянии навсегда – как пенопласт.
– Здорово, Федорыч!
– Он? – Довольно спросил следователь.
– О-он, – протянул амбал, медленно и страшно надвигаясь.
– Коля, не здесь! – Предостерег его Федорыч.
– Вы ошиблись! – Воскликнул я. – Вы что-то перепутали!
– Щас я тебя, падла, перепутаю! О-он, точно он, – сказал могучий Коля следователю и снова повернул свой глобус ко мне. – Вчера, гаденыш, на моих глазах! И еще ручкой вот так!..
Этот симбиоз мяса и злобы вряд ли был старше меня, но обращение «гаденыш» звучало из его уст вполне обоснованно.
Коля показал, как я махал рукой, садясь в шикарный автомобиль, и я заразился его яростью.
– Решай быстрее, что с этим говнюком – тебе оставить или оформлять, – поторопил следователь.
Амбал, покачивая головой, внимательно меня осмотрел, производя в уме какую-то калькуляцию.
– На хрена он мне сдался? Раскручивай его по полной, Федорыч. Почем у нас угон?
– Трешка от силы, – скривился тот. – Тем более, тачка вернулась. Год – полтора. И условно.
– Моральный ущерб? Представляешь, я за ним бегу, а он мне ручкой!
– Не канает. Только материальный. За железо и два литра бензина.
– Да ты знаешь, сколько у девятьсот семнадцатого одно крыло стоит? Больше, чем вся его жизнь! Он до пенсии не выплатит! Ты же, гнида, небось, на голое пособие существуешь! – Проревел Коля в мою сторону. – Ну ничего, на бензин наскребешь как-нибудь. Ты у меня эти два литра выпьешь, понял? Без закуски!
– Погоди, до суда время есть, – сказал следователь. – Я тебе, Ташков, такую камеру сосватаю…
Они переглянулись и захохотали – злобно и многообещающе.
Дверь снова открылась, и появился знакомый опер в коричневом пиджаке.
– Федорыч, ты будешь смеяться.
За ним вошел Орехов, привычно тянущий кого-то за наручник. Он повел рукой, и в кабинет, споткнувшись на пороге, влетел Миша-младший.
– Ташков номер два, – пояснил Лысый. – Если еще найдем, везти?
Следователь промолчал, гримасой показывая, что оценил шутку.
– У тебя же нет братьев, – сказал он, глядя куда-то между Мишей и мною. – Откуда второй взялся?
Коля тоже не мог ничего понять. Он, как заведенный, вертел своей примечательной головой, пытаясь угадать, кто же из нас двоих махал ему из машины.
Первым, как ни странно, пришел в себя Миша.
– Сволочь, вот ты кто, – сказал он мне. И, обращаясь к человеку за столом, добавил. – Я не виноват. Это он.
– Молчать! – Неожиданно крикнул следователь. – Отвернуться друг от друга! Ни звука!
– Ты чего, Федорыч? Даже я шуганулся, – озадаченно проговорил амбал.
– Иди, Куцапов, не до тебя. Чует мое сердце, здесь кое-что посерьезней угона. Гляди, как похожи, прямо близнецы. Их сейчас по разным кабинетам надо, пока договориться не успели. И допросец по полной форме, – он аппетитно потер ладонями.
– Федорыч, когда раскроешь международный заговор, не забудь и мне медальку отписать. Если б не моя тачка, гуляли бы они себе спокойно и горя не знали. Хорошо хоть, из бардачка ничего не пропало. Бошки бы на месте пооткручивал!
Куцапов вышел, однако через несколько секунд появился вновь. За это время он вряд ли успел дойти до конца коридора, но с Федорычем он поздоровался так, будто они не виделись целую вечность.
В ответ на его приветствие следователь недоуменно вскинул брови и спросил:
– Ты когда это переодеться успел?
Действительно, внешность человека-горы претерпела какие-то неуловимые изменения. Я хорошо помнил, что еще минуту назад он выглядел иначе. Кажется, на нем были брюки другого цвета. Или ботинки?
– Федорыч, я их забираю, обоих, – по-хозяйски распорядился Коля.
– Да пошел ты! У меня на них теперь свои виды.
– Отпусти по-хорошему. Или я сейчас таких адвокатов приведу, что на пенсию пойдешь в звании ефрейтора. У тебя же на них ничего нет.
Следователь, зло щурясь, поиграл карандашом, потом зажал его в кулаке и с размаху воткнул в стол.
– Ну ладно, – насупился он. – Придешь ко мне в следующий раз! Катитесь!
Куцапов ненавязчиво, но цепко взял нас под руки, и мы выкатились. Одинаковые двери взирали на нас с высокомерным равнодушием, и искать за ними защиты было делом безнадежным.
– Я тут ни при чем, – заканючил Миша-младший, пытаясь высвободиться.
Коля сжал губы и сильнее дернул его за локоть. Влекомый Куцаповым, Миша то и дело бросал на меня укоризненные взгляды, и мне вдруг захотелось дать ему по морде.
Куцапов провел нас через пост – вместо того, чтобы потребовать пропуск, милиционер лишь поправил фуражку. Когда мы вышли за ворота, Коля убрал руки и с неожиданной почтительностью сказал:
– Ты не серчай. Так уж получилось. У следака ничего не оставил? Все забрал?
Я взмахнул кейсом и позвенел ключами в кармане.
– Хочешь, подвезу? Тебе куда сейчас?
– Спасибо, я как-нибудь сам.
– Что, все уже? – Не поверил Миша. – Можно идти?
– Нужно, – презрительно ответил Куцапов. – Не просто идти – бежать. Со всех ног.
Он различал нас без особого труда, хотя этого не удалось даже Алене. У меня возникло подозрение, что Куцапов знает, кто я такой.
– Не трогал я твою машину.
– Дело прошлое, – миролюбиво отозвался Коля. – Тачка что – железо! Правда, я тебя из-за нее чуть не… А, нет, это же… – Он замотал головой и что-то пробормотал себе под нос. – Это же не ты был.
Он вел себя так, будто нас связывало что-то большее, чем якобы угнанный мною «ЗИЛ». Но что? Я видел его первый раз в жизни. Уж не из того ли он будущего, откуда явился Мефодий? Не его ли, кстати, рук дело то письмо, так смутившее меня своей бессмысленностью?