Ксения вымыла руки и, высушив их под тем же краном, откуда только что лилась вода, скомандовала:
– Варвара – пока.
– Так что ты выяснила? – Спросил я, желая побыстрее переменить тему.
– После того, как мы разбомбили Прибалтику… – отрешенно проговорила Ксения и вдруг умолкла. Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом она вздохнула и продолжила. – После этого ее приняли в НАТО. Вскоре европейские страны окончательно объединились в Единую Европу. А еще через несколько лет Единая Европа начала войну с США, теперь она могла себе это позволить. Воевали ни за что иное, как за Россию.
– И кто победил? Ставлю на Европу.
– Не юродствуй.
– Надоело, – отмахнулся я.
Телевизор, о котором мы забыли, послушно выключился.
– Победила действительно Европа, если это можно назвать победой. Россию они все равно не получили, им теперь не до нас. Пока две империи колошматили друг друга, на окраинах кое-кто поднял голову и окреп.
– Кувейт, Ирак и прочие.
– Они озолотились на топливе и чистых продуктах. А когда война прекратилась, они пришли на руины и объявили их своей собственностью.
– Руины?!
– Нас это не коснулось. ООН лишила Россию вооруженных сил и необходимости занимать чью-то сторону.
– Теперь я понял. «У всех трещит» – это про счетчик Гейгера, что ли?
– Наверное.
– А Свободная Земля – это, стало быть, Америка. По ящику показывали рекламу, звали туда на поселение.
– Возможно, это последнее, что нам осталось. Я ведь не рассказала тебе самого главного.
Еще до того, как она произнесла следующую фразу, я уже все понял. Ксения вернулась одна. Она никого не нашла. В две тысячи двадцать шестом тоже что-то сместилось: не пуговицы, не кофемолка, а то единственное, что могло остановить этот кошмар. Ее секретный Отдел.
– «Четыре нуля»?
– Отдела не существует. Он остался в другом настоящем, в правильном двадцать шестом. Здесь есть свои спецслужбы, но к дыроколу они не имеют никакого отношения.
– Откуда такая уверенность?
Ксения включила окно и, приложив ладони к прозрачной поверхности, долго вглядывалась в темнеющее небо.
– Я по-прежнему работаю в разведке, – сказала она. – В Гвардии Исламского Порядка. От судьбы не уйдешь.
– Значит…
– Все потеряно. Чтобы выйти на Отдел, нужно вернуть историю в старое русло, а для этого необходимо остановить эксперимент, начатый Отделом. Это круг, и нам из него не выбраться.
– А если разыскать того, кто был связан с Отделом в твоем настоящем? Вдруг он даст какую-нибудь зацепку?
– Я почти никого не знаю.
– А Мефодий? Он подойдет?
– Ты можешь его найти? – Встрепенулась Ксения.
– Он сказал, что сохранил квартиру в Перово. Там еще музей открыть собирались. Но это он врал, конечно.
– Мы же недавно оттуда!
– Надо было переходить прямо в квартире. Если б не твоя конспирация, мы давно бы с ним встретились.
За несколько часов на улицах ничего не изменилось: то же море автомобилей, едва ли продвинувшихся на километр, те же скорбные, сосредоточенные беженцы с узлами и чемоданами. На шестиполосной проезжей части машины выстроились в восемь рядов и все ехали по направлению к кольцевой. Москва отторгала людей, не заботясь о том, что станет с ними завтра. В своем упорном стремлении к одиночеству город беспощадно выдавливал лишнюю биомассу.
Теперь мы шли по течению, и уже через полчаса были на месте. Стройка окончательно рассыпалась, и определить, сколько этажей существует в этом времени, стало невозможно. Нижние окна здания кто-то затянул мутной полиэтиленовой пленкой, за которой виднелись приметы нищего быта: бельевые веревки, снующие силуэты обитателей и дровяные печки, чьи пыхтящие трубы выходили прямо на второй этаж. По сравнению с этим бараком мой старый дом казался воплощением совершенства. Трещина в стене, забитая почерневшим тряпьем, и деревце, проросшее на крыше, не могли отнять у дома его главного достоинства: он все еще был пригодным для жилья.
Мы зашли в подъезд. На внутренней стороне двери я разглядел истертый, много раз закрашенный, но по-прежнему читающийся автограф «Димон», и чуть не завыл от тоски. Я попытался представить то, чего лишился, нажав ребристую кнопку на машинке, но список потерь выходил слишком длинным. В том списке было все.
Циферки давно отлетели, оставив на ветхом дерматине два темных пятна. Звонок не работал, и я несколько раз ударил в дверь ногой. По ту сторону загрохотали какими-то железками, и в узкой щели между дверью и наличником появились настороженные глаза.
– Чего надо? – Подозрительно спросил хозяин, заглядывая за наши спины. Костлявый подбородок старика уперся в стальную цепочку, и его нижняя губа оттопырилась, обнажив редкие гнилые зубы.
– Нам бы Ташкова повидать, – сказал я как можно ласковее.
– Нет таких, – быстро ответил хозяин, но уходить почему-то не торопился.
– Ташкова нам, Мефодия, – умоляюще проговорила Ксения. – У нас к нему важное дело.
– Какое? – Оживился он, не теряя, впрочем, бдительности.
– Нам нужен Ташков, – настойчиво повторил я.
Дверь захлопнулась, внутри что-то звякнуло, и она открылась снова.
– Заходите, – пригласил старик, тревожно прощупывая взглядом лестницу. – Быстрее, тепло уйдет! На кухню пожалуйте.
Я узнал свой гарнитурчик и квелую занавеску, из которой солнце за двадцать лет выело так раздражавшие меня розовые цветочки. Вместо допотопной газовой плиты стояла покрытая ржавчиной «буржуйка», на ней, наполняя помещение смрадом, кипела кривобокая алюминиевая кастрюля. Трудно было поверить, что в нескольких остановках от этого убожества находится квартира Ксении, напичканная умопомрачительной техникой. Казалось, мы вновь перенеслись в прошлое, в какие-то дикие времена, где люди питаются собачьими консервами, а шедевры литературы полосуют на самокрутки.
– Слушаю вас, – напомнил о себе хозяин. – Учтите: в долг больше не даю, только за наличные. Есть тушенка, фасоль, сухой картофель, – скороговоркой перечислил он. Затем повернулся к Ксении и добавил. – Утонченным натурам могу предложить духи.
– Какие духи?
– Что значит «какие»? – Возмутился старик. – Духи – они и есть духи! Пахнут приятно.
– Мы не за этим, – сказал я. – Нам бы Ташкова разыскать.
– Не за едой? – Растерялся он. – Зачем же я вам понадобился?
Ксения носком ботинка подвинула мне табуретку – я собирался сесть прямо на липкий пол.
– Дедуль, не шути так, – предупредила она, но я уже знал: он и не шутит.
Человек выглядел гораздо старше Мефодия, передавшего мне дискеты. Ни лоска, ни блеска – лишь сгорбленный скелет, обтянутый пупырчатой кожей. Вместо мускулатуры – стариковские сухожилия, похожие на лапки насекомого. Крупный нос между дряблых щек заострился и приобрел форму маленькой чахлой свеклы. Одет, вернее, завернут старик был во что-то такое, что одновременно напоминало и плед, и мешок. Глаза… нет, посмотреть ему в глаза я не решился.