– У нас тут холодов не бывает, – пояснил Левша.
– Пополнение? – Спросил водитель с длинными волосами, собранными в хвост. – Чего там новенького?
– С начальством поссорился, – сказал Веселый.
Автобус кое-как развернулся на узкой дороге, и мы поехали обратно в Москву.
– Не забывайте оплачивать проезд, – крикнул хвостатый.
Один из бойцов достал полуторалитровую бутыль с темной жидкостью и пустил ее по кругу. Каждый отхлебывал из горлышка грамм сто, затем передавал спиртное дальше. Вскоре настал и мой черед. Пить мне не хотелось, но отрываться от коллектива было нельзя. В посудине оказалось поганое бренди, и я закашлялся после первого же глотка.
Ксении бутылка досталась последней. Она тоже пригубила, но чисто символически, и вопросительно посмотрела на Веселого.
– Отдай Коню, – кивнул он на водителя.
Ксения с сомнением взболтнула бутыль – там оставалось не меньше трети, но все подтвердили, что теперь очередь шофера. Конь умело закрутил жидкость в спираль и, задрав голову, вставил горлышко себе в рот. Раздались дружные аплодисменты. В считанные секунды спиртное перебралось в желудок, после чего водитель отбросил бутылку в кусты и затянул какую-то грустную песню. Все это время автобус двигался с прежней скоростью.
Алкоголь побудил к общению, и мы принялись знакомиться. Каждый партизан имел прозвище, за которым стояла целая история.
Веселый получил свою кличку вовсе не за чувство юмора, а потому, что его настоящее имя было Роджер. Однако «Веселый Роджер» звучало слишком длинно, и второе слово частенько проглатывали, пока не отбросили совсем.
С Левшой была целая эпопея. Ни левая рука, ни его мастеровитость оказались ни при чем – там имел место неприятный случай со вшами, которых он подцепил, переночевав в одном бараке с беженцами. Чем все закончилось, никто толком не помнил, а сам Левша распространяться на эту тему отказался.
Кроме Веселого, Левши и Коня в группе были Радист, Сыр и угрюмый мужик лет сорока с трогательной кличкой Мама.
Слушая их россказни, мы с Ксенией так развеселились, что забыли о страшной фразе, произнесенной Левшой. И, только въехав в Москву, мы поняли, что означает «никому не удалось дожить».
Города, как такового, не было. Миновав кольцевую дорогу, засыпанную песком и скрюченными листьями, мы взобрались на бескрайнюю черную возвышенность. Слева, справа, впереди – везде взгляд царапался об одно и то же: низкие развалины, груды битого кирпича и осколков бетона, тощие змеи проволоки, скорчившиеся в тщетной попытке выползти наружу.
То, что некогда торчало, выпирало, громоздилось, было сметено, просеяно сквозь мелкое сито и снова размолото. Москва распалась на миллиарды тонн обугленного щебня, и любой ее осколок легко уместился бы на ладони.
Напрасно я потешался над конструкцией нашего автомобиля – он как нельзя лучше подходил для поездок по руинам. Большие шины с грубым рисунком протектора легко преодолевали ухабы, каждый из которых для обычных колес мог бы стать роковым. Решетка спереди действовала наподобие совка: она срезала бугры и тащила их дальше, пока на пути не попадалась яма, принимавшая в себя лишний грунт.
Исчезнувшие здания открывали фантастически далекую перспективу, однако все, находившееся дальше нескольких сот метров, сливалось в сплошную выжженную поверхность.
В лицо мягко давил теплый ветерок, но пыли нигде не было: дожди унесли ее вниз, под обломки, туда, где раньше кто-то ходил, гулял, бегал. Сейчас этот нижний уровень засыпал новый культурный слой – несколько метров перекаленного крошева. Последний слой цивилизации.
– Нам легко пополнять свои ряды, – сказал Левша. – У власти есть все, у нас – только один аргумент. Вот этот, – он сплюнул на камни. – Тот, кто здесь побывал, возвращается домой сторонником Сопротивления.
– Мы видели, как люди уезжали, – проговорила Ксения.
– Никто не знает, сколько их осталось в городе, но это и не важно. После ядерного оружия Китай применил генное.
– Слышь, я думаю, на Земле вообще никого не осталось.
– Это ты, конечно, загнул. Где-нибудь, да остались. Но здесь точно нету, мы проверяли, – возразил Левша.
– А радиация? Счетчик Гейгера у вас хоть есть?
– Зачем? Трещит, как бешеный, только на нервы действует.
– Трещит? Так местность заражена?
– Есть маленько, – безалаберно откликнулся чернокожий и, помолчав, присовокупил. – Пидоры азиатские!
– Выходит, до войны еще семь лет?
– Смотря откуда считать. У Петровича своя арифметика. А у Тихона, может, еще лучше. Да, Миша?
Не дождавшись ответа, Левша нахмурился и медленно повернулся ко мне. Остальные, уловив его напряжение, сразу затихли.
– Слышь, как он там? Живой еще? – Спросил Роджер с фальшивой невозмутимостью. – Ничего не передавал?
– Кто? – Я увидел, как Левша снял с плеча автомат и положил себе на колени, направив ствол в мою сторону.
– Это мы с Петровичем обсудим, – вмешалась Ксения.
– Поглядим, – Веселый достал пистолет и начал демонстративно крутить его на пальце.
Ориентируясь по одному ему известным приметам, Конь несколько раз повернул и остановился у огромного кургана, к основанию которого была прорыта узкая тропинка. Мы спустились на землю и, выстроившись гуськом, пошли по углубляющейся траншее, выложенной относительно ровными кусками серого камня. Наши новые товарищи случайно расположились таким образом, что мы с Ксенией оказались блокированы и спереди, и сзади. Пресекая возможную попытку о чем-либо договориться, между нами влез плечистый Сыр. Дружественный конвой молча повел нас вниз – туда, где в насыпи был выкопан фрагмент темной стены с щербатым зевом пустого оконного проема.
Спрыгнув с подоконника на пол, мы попали в просторное помещение. В комнате имелось еще пять или шесть окон: все они были разбиты, и под каждым возвышалась горка ссыпавшегося снаружи щебня.
Мы вышли через богатую дверь из красного дерева и куда-то направились по гулкому мраморному коридору. Рассредоточившись, конвоиры окружили меня с четырех сторон, словно опасность, которую я для них представлял, увеличивалась с каждым шагом. Чем дальше мы отходили от кабинета, тем сильнее сгущались сумерки. Вскоре партизаны зажгли карманные фонарики, и стены отшатнулись в темноту – зрение уже не воспринимало ничего, кроме нескольких желтых овалов, скачущих перед ногами.
Добравшись до тупика, мы свернули влево, и Веселый предупредил:
– Слышь, осторожно. Лестница.
Вниз вели широкие ступени, и я окончательно убедился, что мы находимся в каком-то официальном учреждении, разумеется – бывшем. Здесь даже сохранилась пыльная красная дорожка, забранная под латунные прутья.
По мере того, как мы спускались, становилось все светлее, и на минус третьем этаже фонари были экономно выключены. Внизу, между лестничными пролетами, мерцал тоскливый огонек.