– Просили рискового человека с воображением, вот и получайте.
Фирсов выбрался из кресла и подошел к сейфу. Сначала я решил, что ему зачем-то потребовался керосин, но вместо пластмассовой фляги он выволок из шкафа потертый брезентовый мешок.
– Николай, помоги. Проверим, что нам от Тихона осталось в наследство.
Куцапов перевернул рюкзак, и по полу разлетелось барахло, которое могло валяться в столе у любого мальчишки: выломанные откуда-то платы, насмерть зачитанная книжка, несколько мотков проволоки и…
Николай с Левшой одновременно бросились к черной металлической болванке, покатившейся под ноги Фирсову.
– Аккуратней надо! – Укорил Левша. – Граната, Иван Иванович.
– Сам вижу, что не репа.
– Да он у вас еще и шутник, – заметила Ксения, мягко отнимая у Левши опасную игрушку.
Ксения передала гранату мне, и я понял, что она имела в виду. К узкой части корпуса, там где находилась чека, была приклеена бирка, извещавшая: «ПРОВЕРЕНО ЭЛЕКТРОНИКОЙ. ГАРАНТИРУЕТ ПОЛНОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ».
– Цинизм и чувство юмора. Без них в наших условиях хана, – объяснил психолог.
– А как же водка? – Проревел Колян, толкая его локтем. – Против стресса – первое дело.
– Тихон ей не увлекался. Вот, – Майор поднял с пола книгу. – Вот его пунктик.
Я снисходительно оглядел брошюру – оторванные страницы высовывались, как закладки, обложка держалась на честном слове, однако стоило мне прочитать название, и книга моментально стала бесценной. Боясь ошибиться, я стер с нее пыль, но слова от этого не поменялись местами, а лишь стали контрастнее.
«НИЧЕГО, КРОМЕ СЧАСТЬЯ». Я уже видел этот роман, когда-то держал его в руках и – было время! – считал его своим. Имя автора, набранное мелким шрифтом на фоне звездной бездны, я разобрал не сразу. И все же это был Кнут. «Александр Кнутовский» совсем не похоже на «Михаил Ташков». Напрасно я всматривался в крохотные буковки, мне не померещилось. Книжку действительно написал Кнут. Мефодий всучил мне чужие рукописи – это было ясно давно, но теперь я убедился окончательно.
– Странно, почему Тихон ее оставил, – сказал Майор. – Книга была ему очень дорога, и если он знал, что не вернется…
– Затем и оставил, чтоб мы этого не поняли. Эх, психолог!
– Книга была его Священным Писанием, а Кнутовский – пророком, – настаивал Майор. – У каждого из нас есть какая-то отдушина, без нее нельзя, особенно когда сидишь под землей, а вокруг – только прах. У кого – спиртное, у кого – старая фотография. Не знаю, что Тихон нашел в этом романе, но для него он был и другом, и любовницей, и психоаналитиком.
– И если б его автору угрожала опасность, а он смог бы ее отвести… – начал я.
– Безусловно. Он сделал бы все, чтобы книга состоялась.
– Сдается мне, ты что-то придумал, – оживился Фирсов.
– Ксюша, помнишь тот грузовик в две тысячи первом? Длинный такой фургон, «Москарго», кажется.
– Ты уверен?
– Нет. Но там, на перекрестке, он вел себя так, будто заранее знал, что произойдет. И появился только для того, чтобы не дать нам разбиться.
– Ты был знаком с этим писателем?! – Воскликнул Петрович.
– И ты сможешь на него выйти? – Страстно спросил Куцапов.
Все повернулись ко мне. Мой ответ был известен, ведь кроме этого ничтожного шанса мы не имели ничего.
– Мы пойдем вдвоем, – сказал я. – С Коляном.
– Как это? – Не поверила Ксения.
– Ксюша, ты останешься. Если ты будешь там, то роль зрителя тебя не устроит, я знаю. А вставать на его пути… это почти самоубийство, – закончил я шепотом.
Ксения смерила меня гневным взглядом, но я не уступил. Она могла демонстрировать свое негодование всеми доступными способами, это все же лучше, чем разделить участь Мамы.
– У Тихона есть что-нибудь, кроме синхронизатора и компромата? – Спросил я.
– Есть, – опечалился Лиманский. – Масса планов.
Фирсов, надрывно закашлявшись, кинул в рот очередную таблетку.
– И еще – абсолютные полномочия.
Иван Иванович достал конверт и старательно его разгладил.
– Не знаю, получится ли. Координаты запомнил?
Я назвал адрес вплоть до этажа.
– За помощью придешь только в самом крайнем случае. На двери два звонка: верхний и нижний. Нижний не работает – провода перерезаны. В него и позвонишь. Когда я открою, представишься братом Аллы Генриховны. Я скажу, что между нами все кончено. Ты ответишь, что возникли некоторые затруднения, и в моих интересах тебя выслушать.
– Экий вы, однако, сердцеед, Иван Иванович!
– Заткнись, – ласково произнес он. – Брат Аллы Генриховны, ты понял? Что-нибудь перепутаешь – пеняй на себя. Если забудешь имя-отчество, даже не суйся, считай, что меня там нет. Дальше. Зайдешь и отдашь конверт. Не на лестнице, а в квартире. Я спрошу, что там, ты скажешь: пьеса Чехова. Не вздумай импровизировать – плохо кончится. Пока я буду читать, стой смирно, руки держи на виду. Если я не убью тебя после первого абзаца, значит, можешь рассчитывать на мою помощь. Но, повторяю, лучше, если вы справитесь сами.
– Иван Иванович, мне бы ствол…
– Обойдешься.
– Я же не требую танк! Пистолетик какой-нибудь скромный.
– У тебя синхронизатор. Сильнее него оружия нет. И послание одного Фирсова другому. При умелом обращении оно заменит ядерный чемоданчик президента, так что пистолет тебе не понадобится. Стрельба в городе – это провал.
– А Коляну вы письмо не доверяете?
– Он человек надежный, но уж больно самостоятельный. Начнет пороть отсебятину, все испортит. То, что находится внутри, – Фирсов многозначительно потыкал в замусоленную бумагу, – очень и очень серьезно.
– Новый компромат? – Догадался я. – На вас?
– А как, ты думал, можно заставить подчиняться полковника ФСБ? После того, как все сделаете, не задерживайтесь. Я тут в конце приписал, что ты от друзей, но он ведь может и не поверить.
– Я бы точно не поверил.
– Я тоже, – сказал без улыбки Фирсов.
В две тысячи первый мы отправились старым маршрутом: автобусом до парома, и два скачка в сгоревшей бытовке.
Простояв на дороге минут сорок, мы остановили груженый торфом самосвал, который подбросил нас до «Водного стадиона». Плату за проезд водитель брать не хотел, но я насильно всучил ему десятку, чтобы проверить реакцию.
– Спасибо, – виновато сказал он.
Кажется, деньги, оставшиеся у Ксении, были по-прежнему в ходу. Не динары, не синие ооновские банкноты – обыкновенные русские рубли. В две тысячи первом не все еще было потеряно.