– Склифосовского?
– Ну.
– Сколько время?
– Скоро обед.
– А точнее?
– Зачем тебе? Здесь никуда не торопятся.
Выдувая через ноздри остатки дыма, появился старик.
– Олег! – Позвал я. – Можно тебя?
Он с преувеличенным достоинством подошел к моей кровати, и я, притянув его за лацкан истончившегося от многих стирок халата, спросил:
– Какое сегодня число?
– Не знаю, – бесхитростно ответил Олег. – Лежи, болей, скоро все равно не выпишут.
– Ну, а месяц-то? Сентябрь или нет?
– Это да, сентябрь, – закивал он, давая понять, что во времени ориентируется.
Я набрался храбрости и, поднеся губы к его волосатому уху, шепнул:
– А год, Олег? Год сейчас какой?
Старик отстранился и посмотрел на меня с укоризной.
– Молодой, а туда же – потешаться. Женька, что ли, подучил?
– Какой год, Олег? – Требовательно повторил я.
– Амнезия? – Равнодушно осведомился Женя. – Бывает. Или симулируешь? – Он оглянулся на дверь и, убедившись, что она закрыта, посоветовал. – Если решил прикидываться, надо идти до конца.
Я сел на кровати и поискал ногами тапки. Голова немного кружилась – то ли от травмы, то ли просто от долгого сна. Живот был стянут тугой эластичной повязкой и привычно побаливал. Я представил себе шрам, посеченный осколками, – на пузе мог получиться вполне симпатичный узор. Фирсова разорвало пополам, это я своими глазами видел. Тихона, кажется, тоже убило, остальных – не помню. Как там появилась граната? С неба свалилась, с потолка, точнее.
Я посмотрел вверх – ничего. Тонкая трещинка на пожелтевшей побелке.
– Какой сейчас год? – Снова повторил я.
– Да успокойся ты. Первый. Ну, две тысячи первый. Куда собрался? Ложись, тебе еще от наркоза отходить.
Подтверждая это, внутренности екнули, и я привалился обратно. Спешить мне действительно некуда. Передохну.
Неожиданно дверь распахнулась, и в палату вбежал ребенок. Он гулко топал пятками в полосатых шерстяных носках, ноги путались в вытянутом, потерявшем форму свитере, а на маленькой головке был по-старушечьи завязан белый платок с мелкими черными листиками.
– Мальчик, ты мальчик или девочка? – Издевательски спросил Олег.
– Мальчик, – гордо ответствовал ребенок.
– А чего в косынке?
– Мамка заставляет, чтоб не простудился. У вас игрушки есть?
– Иди-к сюда, – сказал Женя, шаря по тумбочке свободной от иглы рукой. – Лепесин хочешь?
– Апельсин, – строго поправил его мальчик. – Давай, если не жалко.
– Сколько ж тебе лет, орелик?
– Три, а тебе?
– А мне сорок, – глупо ответил Женя.
– Ты уже большой, – констатировал мальчик, разглядывая подарок.
– Ты, вроде, тоже не маленький. Серьезный такой.
– Не, я пока малолетний.
– Скоро станешь взрослым.
– Не, не скоро, – замотал головой ребенок и, крепко держа апельсин, подбежал ко мне.
– Тот дяденька болеет, – попытался оградить меня Женя от детской назойливости.
– Да ничего, ничего, – махнул я ладонью. – У тебя здесь, наверное, мама лежит?
– Лежит.
– Скучно тебе?
– Скучно, – вздохнул мальчик.
– Дома, небось, игрушки, друзья?
– Нету. Дома тоже скучаю, но не так сильно. Вырасти бы… Тебе тоже сорок лет?
– Нет, тридцать.
– Тридцать и три – тридцать три, – задумчиво проговорил он. – Хороший возраст.
– Так ты считать умеешь? Молодец! А сколько будет пять плюс два?
– Ладно, пойду я. Мамке без меня плохо.
– Погоди, мальчик, – остановил его Олег. – На вот тебе бараночек, – он высыпал в пухлые ладошки горсть сушек.
– Спасибо, дядя, – ребенок выбежал из палаты, но в коридоре споткнулся или на кого-то налетел – было слышно, как баранки зацокали по полу.
– Что ж ты, Тишка, такой неаккуратный? – Участливо сказала невидимая женщина. – Давай собирать, а то растопчутся. Опять вы? – Обратилась она еще к кому-то. – Сейчас посмотрим.
В палату заглянула приземистая нянечка.
– Очнулся. Я за врачом схожу, ведь замучаете человека.
– Такого замучаешь! Ему теперь сто лет жить, – сказал какой-то мужчина, приближаясь к моей койке. Вторую фразу он адресовал не столько ей, сколько мне. Кроме этого незнакомец приветливо улыбнулся и даже подмигнул – он явно спешил наладить доверительные отношения.
– Бог троицу любит, – заметил он неизвестно к чему. – Здравствуйте. Я уже два раза наведывался – вы все не просыпались. Как самочувствие?
– Нормально.
– Прекрасно. Я следователь Михайлов, – представился мужчина. – Можно Петр.
– Какой следователь?
– В смысле?
– Ну, вы ведь разные бываете, следователи.
– Уголовный розыск, если вас это интересует.
Врет, собака. Четыре человека из ФСБ, включая полковника Фирсова, размазаны по стенам, а ко мне присылают простого сыскаря с Петровки.
– Только не долго, – с казенной чуткостью потребовал появившийся в комнате врач. – Им скоро обедать.
– Десять минут, – покладисто отозвался Михайлов.
За доктором вошел санитар и отсоединил Женю от опустевшей бутылки. Капельница, словно не желая расставаться с теплой рукой, пронзительно заскрипела всеми четырьмя колесиками. Женя торопливо надел спортивный костюм и потащил Олега к выходу. Следователь благодарно кивнул. Он уже собрался озвучить первый вопрос, когда старик вдруг остановился и, шумно растерев шершавые ладони, попросил закурить. Михайлов протянул ему пачку, и Олег, пользуясь моментом, нагло предупредил:
– Я две возьму.
– Берите три, только, пока не выкурите, сюда ни ногой, – раздражаясь, сказал следователь. – И дверь за собой прикройте. Итак, – молвил он, возвращая лицу выражение крайней доброжелательности. – Начнем с формальностей: имя, фамилия, отчество, год рождения – ну, сами знаете. Думаю, анкеты заполнять приходилось.
Усевшись рядом, Михайлов пристроил на коленях хорошую кожаную папку, постелил на нее лист бумаги и приготовил ручку.
– Вы не поверите…
– Поверю, – пообещал следователь, торопливо заполняя шапку протокола.
– …но я ничего не помню.
– Как так? – Он оторвался от листка и удивленно воззрился на мой лоб. – Врачи говорили, череп не пострадал. В животе нашли несколько осколков, ушибов тоже много, но только на теле.