Но, удирая от Быстровой, он там же, на приеме, столкнулся с другой женщиной, не менее красивой, но более уступчивой, чем бывшая журналистка. Она быстро поняла, что к чему, и согласилась позировать вечерами, так как днем состояла на государственной службе. Единственно, не назвала свое имя, но оно мало интересовало Владимира. Он уже был одержим ею. И едва дождался конца новогодних праздников, после которых она появилась в его мастерской, ни дать ни взять, королева в хижине бедного живописца.
С той поры сеансы позирования проходили чуть ли не каждый вечер, затягивались не на один час, а женское лицо на холсте становилось все более и более живым и выразительным. Неудивительно, что в какой-то момент Кречинский почувствовал себя Пигмалионом, не совсем понимая, то ли он оживил Галатею, то ли она пробудила его ото сна.
Работа близилась к концу, когда Владимир робко попросил свою богиню открыть грудь. И женщина, нисколько не смутившись, спустила с плеч махровую простыню, в которую куталась во время сеансов, обнажая по мере надобности то плечо, то красивое бедро. Реакция Владимира была почти первобытной, будто камертон, настроенный в лад с его нервной системой, заставил все инстинкты сработать на форсаже, включил адреналин и вздыбил каждый волосок на коже. Художник отбросил кисть, на ходу стянул с себя длинную рабочую блузу и бросился к натурщице. Она вскрикнула от неожиданности, попыталась оттолкнуть, но запуталась в простыне и едва не свалилась на пол.
Владимир обхватил ее за талию и потащил к продавленному дивану, накрытому протертым до дыр выцветшим пледом. Но женщина уже пришла в себя. Хрупкая на вид, она оказалась сильнее, чем он думал. Ловко вывернувшись из его рук, недолго думая отвесила крепкую пощечину, а когда он попытался ее удержать, ударила кулаком под ребра, отчего он сложился пополам, рухнул на диван и, хватая ртом воздух, с трудом отдышался. Женщина в это время быстро оделась, сорвала шубу с вешалки и бросилась вон из мастерской.
Бормоча ругательства, Владимир погасил свет и с трудом, но добрался до эркера. И вовремя, чтобы разглядеть в свете дворового фонаря, как его Галатея выскочила из подъезда. Полы шубы развевались на ветру. Женщина накинула на голову шарф, и, словно почувствовав, что на нее смотрят, вдруг обернулась, уставилась взглядом, казалось, прямо в лицо Владимиру и резко выбросила вверх руку с оттопыренным средним пальцем. Он невольно отшатнулся назад и в этот момент потерял ее из виду…
Владимир обвел тусклым взглядом свое незавидное обиталище: вылинявшие обои, закопченный потолок, заплеванный пол. Ярость ударила в голову. Где же Лидочка?! Почему не пришла? Водка закончилась накануне, и он терпел (несколько глотков не в счет), не пил, ради прекрасной незнакомки, как оказалось — напрасно! Но сейчас требовалось выпить! Немедленно! Только лишь денег не было совсем! И Лидочки не было!
Рыча и грязно ругаясь, он потянулся к лежавшему на столе телефону, но потерял равновесие, уронил стул. Телефон упал на пол, развалился на части, а аккумулятор и вовсе отлетел под диван.
— А-а-а, чтоб тебя! — рявкнул Кречинский, подхватил заляпанную краской табуретку и принялся крушить направо и налево все подряд: посуду, бутылки, жалкое подобие мебели. Пострадали даже подрамники. Единственное, чего он не коснулся в припадке ярости, — наброски и эскизы будущей картины. Хотя некоторые ему очень хотелось порвать на куски…
Обессилев, он свалился на диван, уткнулся лицом в подушку, но тут зазвонил домашний телефон. Трезвонил он долго и требовательно. Владимир с трудом поднялся и взял трубку, в которой тотчас заверещал женский голос. Вера! Она что-то кричала ему в ухо, но он плохо понимал, что именно. В этом голосе сконцентрировалось все самое худшее, что было в его жизни: некрасивая и склочная жена, полоумная теща, которая все жила и не собиралась помирать, вечное безденежье и жалкие перспективы на будущее.
— Хорошо, понял! — Он наконец сумел вклиниться в поток звуков, исторгаемых трубкой. — Скажи, куда подойти? — и через пару мгновений опустил трубку на рычаг.
А еще через какое-то время уже крепко спал на диване и видел во сне нагую красавицу валькирию, которая неистово отдавалась ему на медвежьих шкурах в чертогах Валгаллы.
Владимир стонал, скрипел зубами, хватался за спинку дивана, затем затрясся, как в лихорадке, сник и затих, а вскоре разразился могучим храпом.
— Ты несносный человек, Кречинский! — Вера утомленно откинулась на спинку стула и обмахнула лицо папочкой для меню. — Я полночи не сплю, поднимаюсь затемно, еду через весь город, чтобы объяснить очевидное, а ты включаешь тормоз и пытаешься убедить, что ты умнее меня? Какие, к черту, валькирии? Что за Валгалла? Ты бредишь, дорогой? Кому они нужны, спрашивается? Ты что, в Швеции живешь или, как ее, в Норвегии? Выгляни в окно! Как эта страна называется?
Владимир скривился, поднес чашку к губам и с шумом втянул остывший кофе.
— Что за гадость? — произнес он с омерзением и поставил чашку на стол. — Знаешь, что с утра я эту бурду не пью!
И с тоской посмотрел в сторону барной стойки. Но было слишком рано, и алкоголь еще не продавали.
— В курсе я, в курсе, что мы пьем по утрам! — рассердилась Вера. — Но ты мне нужен трезвым, поэтому выпьешь кофе ровно столько, сколько нужно, чтоб прочистить мозги. Пойми, наконец, придется расписывать фойе и фронтон Центра народного творчества! Должна быть концепция, в которую твои валькирии не вписываются! Нужны национальные мотивы, понимаешь? Пантеон славянских божеств, как тебе?
— Неплохо, — вздохнул Кречинский, — но я совсем не в теме! Притом у меня лишь заготовки, женские портреты, карандашные эскизы, кое-какие этюды… Конечно, все это можно приспособить, пересмотреть, привязать к идее, поменять замысел, но это ж халтура получится! Вера, как ты не понимаешь!
Ему страсть как не хотелось расставаться с девами-воительницами и так вот сразу, сплеча, покончить с заветной темой. Сколько лет он ее вынашивал, пестовал, и на тебе! Явилась Вера и все порушила!
— Веронька! — Он льстиво улыбнулся. — С чего ты решила, что мои валькирии не понравятся худсовету, а славянские богини понравятся?
— Дурак ты, Кречинский! — Лицо жены пошло пятнами — верный признак скорой истерики. — Ты в каких небесах витаешь? Сейчас модно быть патриотом! Как ты не врубаешься? Пусть твои валькирии — шедевр из шедевров, но это не наш эпос, не наши легенды. Русский размах, богатыри, березки, православие — духовные скрепы, а не твои полуголые бабы!
— Скрепы, говоришь? — Кречинский с тоской посмотрел на дно чашки. Сплошная черная гуща, беспросветная, как его жизнь. — Что-то я не пойму, как сочетаются православие и языческие богини?
— Володя! — Жена грозно свела брови на переносице. — Не трепыхайся! Я сегодня из тебя все соки выжму! До обеда мы должны еще деньги найти! Пойми, совсем не обязательно подавать их как языческих богинь. Это аллегория! Жизнь во всей ее красоте через женские образы. Думаешь, я зря в Интернете до трех ночи сидела? Глянь, все распечатала! Тут полно информации о древнеславянских верованиях, даже кое-какие картинки есть. Одних богинь с десяток наберется!