Вот, собственно, и все. И двухлетний ребенок понял бы. Она замолчала и робко обняла его, но он не прижался к ней. Сидел, отстранившись, очень прямо, весь окостеневший. Эбби убрала руку, но продолжала смотреть на мальчика.
Наконец он лег. Она укрыла его, поцеловала в лоб и выключила свет.
В кухне Денни и Джинни спорили из-за йо-йо, а Мэнди, едва Эбби вошла, оторвалась от домашней работы и поинтересовалась:
– Ты сказала ему?
Ей было тринадцать, и она больше других понимала, что происходит.
– Как смогла, – ответила Эбби.
– А он что?
– Ничего.
– Может, он не умеет говорить?
– Да нет, должен уметь. Просто сейчас он очень расстроен.
– Может, он умственно отсталый.
– Нет, видно, что он все понимает.
– Мам! – вмешалась Джинни. – Денни говорит, это его игрушка, но он свою сломал. Скажи ему, мам, что это моя.
– Ну-ка, тихо, вы оба.
Задняя дверь открылась, и вошел Ред еще с одним бумажным пакетом. По телефону он лишь попросил ужинать без него, поэтому сейчас Эбби немедленно спросила:
– Что ты узнал?
Он поставил пакет на стол.
– Его няня – какая-то древняя старушка. Ее номер оказался приклеен скотчем к телефону. Судя по голосу, она слишком дряхлая, чтобы ухаживать за ребенком. И она понятия не имеет, есть ли у Дугласа родственники, а также не знает и знать не желает, где его мать. Мальчику, говорит, без нее лучше.
– А еще какие-нибудь телефоны там были?
– Врач, дантист, «Уитшенк Констракшн».
– А номера матери нет? Казалось бы, Одиночка на крайний случай должен знать, как с ней связаться.
– Но, Эб, если она путешествует…
– Ха! Путешествует она.
Ред вывалил на стол содержимое пакета: одежду, два пластмассовых грузовичка, небольшую стопку документов.
– Документы на машину, – он взял одну из бумаг, – выписка с банковского счета, – взял другую, – свидетельство о рождении Дугласа.
Эбби протянула руку за свидетельством и прочла вслух:
– Дуглас Алан О’Брайан. Отец: Лоренс Дональд О’Брайан, мать: Барбара Джейн Имс. – Она посмотрела на Реда: – Они не были женаты?
– Может, просто не меняла фамилию.
– 8 января 1977 года. Значит, Дугласу и правда два года. Не знаю, с чего я взяла, что он старше. Наверное, потому, что он держится так… строго, понимаешь?
– Но что нам делать дальше? – спросил Ред.
– Понятия не имею.
– Звонить в социальную службу?
– Ты что, боже упаси!
Ред моргнул: Эбби раньше работала в соцопеке.
– Я разогрею тебе ужин. – Эбби деловито встала, давая понять, что разговор окончен.
Дети по очереди легли спать – сначала младшие, потом Мэнди. Джинни, желая родителям спокойной ночи, поинтересовалась:
– А можно нам его оставить?
Но при этом, казалось, понимала, что ответить взрослым ей нечего. Другие двое о Дугласе не говорили вовсе – как и Ред с Эбби, когда остались вдвоем. Хотя Ред один раз попытался:
– Ты ведь понимаешь, что у Одиночки наверняка найдутся родственники.
Но Эбби перебила:
– Слушай, мне вдруг безумно-безумно захотелось спать.
И Ред замолчал.
Назавтра была суббота. Дуглас спал дольше всех, включая Аманду, которая, как всякий подросток, уже полюбила дрыхнуть допоздна.
– Пусть отдохнет, бедняжка, – решила Эбби.
Она накормила семью завтраком, но сама даже не присела. Сновала от плиты к столу и, едва дети поели, предложила:
– Может, оденетесь и погуляете с Клэренсом?
– Джинни и Денни погуляют, – отозвалась Аманда. – Я позвала в гости Патрисию.
– Нет, ты тоже, – велела Эбби. – А Патрисия придет попозже.
Аманда хотела что-то сказать, но передумала и вслед за братом и сестрой вышла из кухни.
Остался Ред, он за второй чашкой кофе читал спортивный раздел газеты. Когда Эбби села напротив, он настороженно глянул на нее и вновь спрятался за газетой.
– Я считаю, что мы должны оставить его у себя, – объявила Эбби.
Ред шваркнул газету на стол:
– Господи! Эбби.
– Ясно же, что, кроме нас, у него никого нет. Эта его мамаша! Даже если мы ее разыщем, сомневаюсь, чтобы она захотела взять малыша. А если даже и захочет? По-твоему, она будет о нем как следует заботиться? Не бросит в первую же трудную минуту?
– Но мы не можем усыновлять всех детей, которые попались на пути, Эб. У нас своих трое, а больше мы и позволить себе не в состоянии! Троих-то с трудом! К тому же ты собиралась вернуться на работу, когда Денни пойдет в первый класс.
– Ничего, вернусь, когда Дуглас пойдет.
– Плюс ко всему, у нас нет на него прав. Ни один суд в нашей стране не разрешит нам оставить ребенка у себя при живой матери.
– А мы в суд не пойдем, – сказала Эбби.
– Совсем с ума сошла?
– Скажем, что присматриваем за ним, пока мать в отъезде. В сущности, так оно и будет.
– И потом, – продолжал Ред, – откуда нам знать, что он нормальный?
– Конечно, нормальный!
– А разговаривать он умеет?
– Он стесняется! Нервничает! Мы ему чужие!
– Но он реагирует на слова?
– Да! И ровно так, как реагировал бы любой ребенок, чей мир внезапно перевернулся с ног на голову.
– Но все же вдруг с ним что-то не так? – не унимался Ред.
– Допустим, он не Эйнштейн! И что? Скормим его волкам?
– Но сумеет ли он освоиться в нашей семье? Поладит ли с нашими детьми? Подходит ли он нам? Мы ровным счетом ничего о нем не знаем! Его не знаем. Не любим!
– Ред, – укорила Эбби.
И встала. Она была полностью одета, причем весьма тщательно – в половине десятого утра в субботу! Это, если задуматься, не входило в ее привычки. Но даже волосы она уже заколола и выглядела необычайно внушительно.
– Вчера вечером он сидел на краю кровати в пижаме, – заговорила она, – и я увидела сзади его шею – такую хрупкую, тоненькую, как стебелек! И меня вдруг как будто ударило в самое сердце. Я подумала: ведь нигде на всей нашей планете не найдется человека, который посмотрит на эту его шейку и не захочет обнять его. Знаешь, как это бывает? Тебя так и тянет коснуться собственного ребенка? Ты прямо обмираешь, глядя на него, и можешь часами не отрываться, и все удивляешься, до чего же он трогательный и невероятно, непостижимо прекрасный. Но ничего такого никогда не будет у Дугласа. Потому что на всем белом свете не осталось никого, кто считал бы его особенным.