Да, все вели себя как обычно: Денни злился, Нора терзалась угрызениями совести, Аманда искала виноватых.
– Как она могла тебе сказать, – упрекнула она Денни, – если ты вовсю храпел в своей комнате?
– Эй, эй, не гони! – И он откинулся на стуле, выставив вперед ладони.
– Можно подумать, ты здесь как раб трудился, – укорила Аманда.
– Ну так и вы не особо надрывались.
– Тихо, вы оба, – прикрикнула Джинни. – Мы отклоняемся от темы.
– Какой еще темы? – спросил Хью, муж Аманды.
– У меня есть ужасное, просто ужасное подозрение, что мама хотела, чтобы на ее похоронах играли «Приятные вибрации».
– Чего? – опешил Хью.
– Она, по-моему, просила. Правда, Мэнди?
Аманда, не в силах говорить, расплакалась, и вместо нее ответил Денни:
– Не думаю, что она это буквально.
– Надо найти завещание, я помню, она писала.
– Пап? – позвал Стем. – Ты не знаешь, где может быть ее завещание?
Ред смотрел в пространство, уперев руки в колени. И спросил:
– Э?
– Мамины распоряжения насчет похорон. Она говорила, куда их положила?
Ред покачал головой.
– Надо посмотреть у нее в кабинете, – сказал Стем.
– В кабинете нет, – отозвалась Нора. – Мама Уитшенк оттуда все унесла, когда Денни к нам переехал. Она собиралась слегка потеснить папу Уитшенка в письменном столе.
– А-а! – Ред вспомнил. – И то правда. Она спрашивала, можно ли положить свои вещи ко мне в ящик.
Аманда села прямее и промокнула нос бумажным платком.
– Там и поищем, – бодро произнесла она. – Да, и, Джинни, я уверена, что она на самом деле не хотела «Приятные вибрации». Если по большому счету, то нет.
– Похоже, ты плохо знаешь маму, – ответила Джинни.
– Я вот боюсь, что она хотела «О благодать».
– Мне нравится «О благодать», – мягко проговорил Стем.
– Мне раньше тоже нравилось, но теперь это стало ужасное клише.
– Для меня – нет.
Аманда возвела глаза к потолку.
Настало время ланча, но готовить они не стали, просто заглянули в холодильник.
– Ничего нет, одни сплошные запеканки, – пожаловался Денни.
Аманда сказала:
– Действительно, интересно. Почему, когда кто-то умирает, люди не приносят выпивку? Никогда, вы заметили? Почему бы не притащить ящик пива?
Или хотя бы бутылку классного вина? Нет, всегда эти бесконечные запеканки. Кто их вообще ест?
– Я ем, – подала голос Нора. – Я готовлю их несколько раз в неделю.
Аманда виновато глянула на Денни и смолкла.
– А я вот проснулась утром и подумала о наших соседях, – задумчиво проговорила Джинни. – Ну, этих, с пляжа. Следующим летом они станут друг другу говорить: «Ой, смотрите-ка, с ними больше нету мамы».
– Мы что, все равно поедем на море? – спросил Стем.
– Конечно, поедем, – ответила Аманда. – Мама бы этого хотела. Ее бы убило, если б мы не поехали.
Повисла тишина. Джинни громко всхлипнула и закрыла лицо руками.
Нора встала и, держа Сэмми на бедре, обошла стол и погладила Джинни по плечу. Сэмми с интересом наблюдал за происходящим.
– Ничего, ничего, – бормотала Нора, – потом станет легче, вот увидишь. Бог никогда не посылает нам испытаний больше, чем мы в состоянии перенести.
Джинни только сильнее заплакала.
– Вообще-то неправда, – уверенно заявил Денни, который стоял, прислонясь к холодильнику и скрестив руки на груди.
Нора, не переставая гладить Джинни по плечу, глянула на него.
– Он ежедневно шлет людям больше, чем они в состоянии перенести, – сообщил ей Денни. – Половина народу на земле ползают такие… уничтоженные.
Все повернулись к Норе, опасаясь ее реакции, но она не обиделась. Сказала только:
– Дуглас, будь добр, найди чашку Сэмми для сока.
Стем встал и вышел из комнаты. Остальные не двигались. Что-то в них разъединилось, поломалось, разладилось.
Стем искал в столе завещание, а Ред следил за ним с дивана, уронив руки на колени. Оказалось, что Эбби весь нижний ящик заняла своими бумагами – стихами и дневниками, письмами от вечно нуждающихся «сироток» и от старых друзей, фотографиями одноклассников, родителей, каких-то незнакомцев.
Стем небрежно пролистывал каждую пачку и передавал Реду. Тот внимательно все рассматривал. На одни только фотографии ушло бог знает сколько времени.
– Ой, смотри-ка! Сью Эллен Мур! Я про нее сто лет не вспоминал.
Ред пристально вглядывался в молодую Эбби, хохочущую, повисшую на руке мальчика с сигаретой.
– Я влюбился в нее с первого взгляда, – сказал он Стему. – Да, знаю, она вечно твердила про тот день, когда она в меня влюбилась. «Стоял прекрасный, ветреный, желтовато-зеленый полдень…» – так она говорила, но это потом, когда она выросла, стала почти взрослая, а вот я… Я всегда по ней сох. А это с ней мой друг Дэн. Он ей первый понравился.
При виде засушенной в восковой бумаге фиалки Ред сначала недоуменно нахмурился, а затем улыбнулся, но не объяснил, в чем дело. Затем он довольно долго изучал напечатанный на машинке список, кажется, новогодних обещаний.
– «Я буду считать до десяти, прежде чем говорить с детьми, когда сержусь, – прочитал он вслух. – Я буду каждый день напоминать себе, что мама стареет и что она не вечная».
Папку со стихами, впрочем, Ред отложил не глядя, как будто боялся, что ему будет слишком больно, и не раскрыл ни одного из дневников в красночерных обложках.
Какие-то вещи вызывали полное недоумение. Скомканная и расправленная обертка от шоколадки «Херши»; кусочек древесной коры в крошечном бумажном пакетике; пожелтевший двухстраничный буклет из дома престарелых в Кэтонс-вилле.
– «Пять задач умирающего», – прочел Стем.
– Убегающего?
– Умирающего.
– А, и что там?
– Про похороны ничего, – сказал Стем, передавая бумагу Реду. – «Повторяйте людям, что любите их, прощайтесь с ними».
– Только – о боже, умоляю! – не говори, что она хотела «празднований» ее смерти, – произнес Ред. – Потому что у меня, уж извините, нет желания ничего праздновать.
Он выпустил листовку из рук, и она упала на диван рядом с ним. Но Стем, кажется, его не слышал. Он рассматривал лист восковой бумаги с расплывчатым печатным текстом – копия под копирку, видимо, – лежавший отдельно в ненадписанном маниловом конверте.