Вздох был тихим.
— Мне неприятна эта мысль, но… домашние недолюбливали тетушку. Моя мать, мой брат, моя сестра… Все они желали одного — денег. А Каэтана пусть и содержала их, но тех сумм, которые она выделяла по доброте своей, им вечно не хватало. Накануне она устроила помолвку моей сестры. Была так добра, что отыскала ей супруга и знатного, и весьма состоятельного, но сестра все равно была недовольна. Ей казалось, что будущий муж слишком стар. Мой брат вновь проигрался, он порой бывал не сдержан… Матушка же, она беззаветно любила его.
— Не вас?
— Я слишком похожу на отца. А он доставил ей много огорчений. Как бы там ни было, но накануне моя сестра умоляла тетушку отменить бал, разорвать помолвку. Говорила, что готова сделать что угодно, лишь бы брак этот не состоялся.
— И убьет?
— Не знаю. — Диего покачал головой. — Порой мне кажется, что я не знаю никого из людей, которые живут рядом и зовутся моими родными. Моя сестра и убийство… Невозможно! И все-таки…
— Сомнения не отпускают?
— Именно. Я поэтому еще хочу понять, что же произошло на самом деле. Мой брат просил денег, но ему было отказано. И этот отказ вверг его в такую ярость, что он стал угрожать тетушке… Он сказал, что прекрасно знает о картине…
— И что ваша тетушка?
— Велела ему убираться. Сразу после бала. Она бы выставила его и раньше, но не желала, чтобы поползли слухи о раздоре в семействе. Главное, что Каэтана не потерпела бы шантажа. А моему брату, коль он дошел до подобного, деньги нужны были отчаянно.
Альваро кивнул: видал он подобных молодчиков, храбрых за карточных столом и отчаявшихся, дошедших до грани.
— И еще она пригласила Франсиско… Зачем? Я спросил. А Каэтана ответила, что у нее есть к нему разговор, что она готова простить его, если Франсиско покинет Мадрид, уедет к своей супруге и детям. Если же нет, то она сделает все, чтобы его уничтожить. Конечно, у Франсиско имелись покровители, однако стали бы они препятствовать Каэтане? Сомневаюсь.
Диего погладил кошель с письмом.
— Тот вечер… Она блистала… Она вновь была молода и прекрасна, как будто не прошло и дня с той поры, когда я впервые переступил порог ее дома. И все гости восхищались именно Каэтаной, а не моей сестрицей.
Для Диего подобные вечера были мучительны.
Он остро начинал ощущать собственную несуразность. Дожив до двадцати пяти лет, он сохранил обличье шестнадцатилетнего юнца. И пусть Каэтана смеялась, повторяя, что этот недостаток скоро минет, но Диего больше ей не верил.
Он смотрелся в зеркало и видел отнюдь не состоятельного идальго, быть может, одного из самых состоятельных в Мадриде. Не завидного жениха, по которому вздыхали если не юные доньи, то их дуэньи, не ведая, каким образом завлечь его в брачные узы. Он видел мальчишку с узким некрасивым лицом, на котором остались многочисленные следы от оспы. Он ненавидел что свои синие глаза, что пушистые ресницы, из-за которых лицо казалось детским. Мягкую линию подбородка, на котором волос рос редко, а потому все попытки отпустить бороду оканчивались провалом.
Субтильность свою.
И тщедушность.
Мануэль, вот он был истинным мужчиной. Высокий. Статный. Широкоплечий. И лицо его, несколько грубоватое, меж тем было привлекательно.
Он и держался-то с осознанием собственной значимости, чего у Диего никогда не получалось.
— Дорогой, ты опять печален. — Каэтана заглянула в комнаты Диего и дверь за собой прикрыла. — Мне жаль, что зеркала слепы и не видят того, каков ты есть.
Она всегда умела понять, что именно было у него на душе.
— У меня предчувствие нехорошее, — признался Диего, отворачиваясь от зеркала.
— Глупости, — слишком уж поспешно отозвалась Каэтана.
— Зачем ты позвала его?
— Почему нет? — Она не стала уточнять, о ком же из гостей идет речь, а ведь гостей ныне в доме будет множество.
— Потому что тебе ведь тяжело его видеть. Неприятно.
— Милый мой мальчик. — Каэтана погладила Диего по щеке. — Разве ты еще не понял? В этой жизни нам часто приходится делать то, что тяжело и неприятно. А Франсиско… Я просто хочу убедиться…
— В чем?
— В том, что остыла к нему. Любовь, она тоже проходит, как и молодость.
— И ты… убедишься?
— Быть может, да. Быть может, нет. — Каэтана улыбнулась, и улыбка эта была печальна. А еще сейчас она не выглядела ни ослепительной, ни юной. Перед Диего была женщина, которая безмерно устала. — Я должна решить, что мне делать дальше. Так, как есть, продолжаться не может. Мальчик мой, я пришла попросить об одном… Что бы ни случилось — не вмешивайся. Сегодня особенный вечер.
— Почему?
— После поймешь. А теперь, будь добр, побеседуй со своей сестрой. Она вовсе не похожа на счастливую невесту. Люди могут подумать, что она не рада…
— Конечно. — Диего поцеловал тетину руку и удивился тому, как она холодна. — Сестра будет вести себя должным образом…
…Лукреция рыдала.
Она восседала посреди роскошной комнаты, о которой, сложись ее жизнь иначе, и мечтать не смела бы, и рыдала. Вокруг суетились служанки, и матушка хлопотала, совала то флаконы с солями, то носовые платки, то молитвенник.
Лукреция вещи брала, но лишь затем, чтобы со злостью отшвырнуть.
— Прочь, — велел Диего, и сам удивился тому, до чего жестко прозвучал приказ. Служанки выскользнули из комнаты, причем показалось, с немалым облегчением. Матушка помедлила, но, столкнувшись взглядом с Диего, тоже поспешила подчиниться.
— Т-тебя… она п-прислала. — От рыданий лицо Лукреции опухло. Она, его сестрица, и без того не отличалась красотой, а ныне и вовсе сделалась уродлива.
— Да, — не стал отрицать очевидного Диего.
— Я… я… н-не выйду за него!
— Почему?
— Он… он… с-старый!
— Старше тебя. — Диего присел на пуфик. — Намного старше тебя. И в том нет ничего необычного. Многие женихи старше невест…
— Н-не н-на с-сорок лет! — Лукреция шмыгнула носом и вскочила. — Ты не понимаешь! Она это нарочно! Она меня ненавидит!
— Неужели? Оглянись… Она ненавидит тебя настолько, что взяла в своей дом? Подарила тебе эти покои? Или ты забыла, где жила прежде? Твои наряды, твои украшения, твои капризы! Тетушка дает тебе все, хотя вовсе не обязана этого делать.
— Ты всегда за нее заступаешься! — Слезы Лукреции высохли. — Она… она мне завидует! Я молода, а она стареет… Я хочу жить!