Порядок на борту, экипаж в боевой готовности.
Это был бар завсегдатаев, куда днем заходили поесть люди, работающие по соседству.
Когда я пришла, занято было всего два стола, другие еще не убрали. Раскрошенный хлеб, грязные тарелки, недопитые стаканы, переполненные вонючие пепельницы, заляпанные жиром скатерти, исписанные всякими глупостями.
У меня оставалось два часа до работы. Я села у окна.
Мирей ходила между столиками, убирая посуду привычными, сотни раз повторенными движениями. Лоб вспотел от усталости, вид напряженный и озабоченный, кожа на руках красная, как у вареного рака, от постоянного контакта с горячей водой. Волосы у нее были сколоты в пучок, несколько прядей на висках выбились и повисли. Ворот черного платья, расстегнутый до самого верха груди, открывал татуировку на ключице — розы, как на этикетке виски. Миленькая колдунья-пролетарка из коммунистической пропаганды: замечательный, надежный товарищ.
Я таки решила сходить к ней перед работой. Крюк был небольшой.
Кофе она мне принесла не сразу — доделывала что-то за стойкой, а подойдя, взглянула исподлобья и спросила, без намека на дружелюбие:
— Я заканчиваю через десять минут, подождешь?
И тут же, не дав мне времени ответить, поинтересовалась:
— К кофе что-нибудь подать?
— Коньяк.
Милая улыбка — зуб она так и не вставила, и это ей шло. Ямочки на щеках, первые морщинки в углах глаз. Не знаю, насколько сильно била ее жизнь, но она справлялась.
Мирей принесла коньяк, и я медленно потягивала его, терпеливо дожидаясь, пока она освободится, и наблюдая за ней. Мы ни разу не встретились взглядами, но она сновала по залу как ни в чем не бывало, как будто ей все по фигу.
Покончив с делами за стойкой, она подошла к хозяину — он в одиночестве читал за столиком газету, — что-то промяукала-проворковала (у нее это здорово выходило), попросила отпустить ее пораньше. Получив вольную, подошла ко мне, подмигнула. Только потом я узнала, что это просто нервный тик.
Мы вышли, и она предложила:
— Там, дальше, есть двор, тихий уголок… Пошли? Поговорим спокойно.
Я молча последовала за ней, поглядывая искоса на огромную сумку на ремне, набитую до отказа. Она пошарила внутри, достала пачку легких "Лаки страйк", предложила мне. Шла очень быстро, не глядя на меня, опустив голову, как будто кто-то где-то нас ждал.
Мы вошли в ворота какой-то клиники. Я подумала: "Холодновато, чтобы сидеть во дворе!" — но промолчала. Тут было полно чахлых деревьев и низких каменных скамеек. Мирей, судя по всему, была здешним завсегдатаем — тащила меня вперед по аллее в самую глубину, объясняя:
— Там никогда никого не бывает.
Мы сели, и я прикинулась, будто задумалась о чем-то жизненно важном и вообще забыла о ее присутствии.
Она взобралась на скамейку, села на спинку, обнажив тощенькие, покрасневшие от холода ляжки. Зимой, без колготок… В ней было что-то очень простецкое, крестьянское, обветренное, воспитанное на сеновале. Она заметила мой взгляд, улыбнулась:
— Повышает тонус, я всю зиму так хожу. А здесь вообще теплее, чем в Париже.
— Так ты приехала из Парижа?
— Издеваешься?
Она вытащила коричневый конверт с травкой, достала щедрую порцию и начала перетирать в горсти.
Мирей ловко и быстро, за минуту, скрутила косячок идеальной формы. Улыбнулась мне, глядя снизу вверх. Что ж, пусть охмуряет — у нее здорово получается, мягко, нежно и одновременно весело.
Она протянула мне косяк, щелкнула зажигалкой, давая прикурить, и наши пальцы на мгновение встретились. Мирей уселась поудобнее, поставила локти на колени, подперла кулачками подбородок и напомнила:
— Мы не в Лионе познакомились, а в Париже, ты приезжала за травкой. Хотела увидеться с Виктором в пип-шоу, но он в тот день не работал.
Меня восхитила стройность изложения, но я тут же вспомнила об ужасе, испытанном накануне, и уточнила:
— Мы с ним не друзья, я его вообще не знаю!
Она не стала спорить, только бросила на меня долгий взгляд из-под густых ресниц. Потом продолжила в том же темпе:
— Я видела тебя в баре на улице Сен-Дени, запомнила, потому что взгляд у тебя был как у продажного легавого.
Пауза, всплеск ресниц, опустила глаза, подняла, посмотрела прямо на меня с улыбкой сообщницы:
— Ты возбуждаешь баб, как хорошая дурь…
Не каждый день со мной говорят вот так, в лоб, так что я не нашлась, что ответить. В этой девке было что-то такое… Наверное, высокомерие, вызывающее оторопь, и мое естество тут же отреагировало.
Я передала Мирей косячок, пребывая в некотором замешательстве, а она настаивала:
— Значит, ты не знаешь Виктора?
И я снова пустилась в объяснения:
— Я не знаю этого типа. Я тогда приезжала к нему по делу, но его не оказалось, и я зашла в твой бар. Так что никакой связи.
— Он часто присылает к тебе людей?
— Да нет же!
Только тут я сообразила, что к ней-то этот самый Виктор как раз присылал клиентов за наркотой, — не знаю уж, чем там она торговала.
Мирей подтянула колени под подбородок, лицо совершенно переменилось — исчезла похотливо-чувственная женственность, тон стал жестким, почти раздраженным, в голосе звучали ледяные нотки:
— Так какого же хрена тебе от меня надо?
— Я работала с двумя девицами, в "Эндо", а раньше они выступали в заведении, где тусовался Виктор. Стеф и Лола. Вы все дружно приплыли в Лион из Парижа, ну, вот я и подумала… Ты их знаешь?
Она кивнула, подтверждая, но безо всякого интереса. По внезапному наитию я объявила:
— Обеих убили два дня назад, да еще как жестоко… Меня это не касается — я вообще не вмешиваюсь в чужие дела… Но никто не знает, что и как произошло, а вы появились одновременно…
Пудря ей мозги, я думала о Королеве-Матери и о том, что бы она сделала, увидев меня откровенничающей с девицей, чье существование я от нее скрывала… У меня бывали свои заскоки, иногда заносило на поворотах. Я продолжила:
— Подумала: вдруг тебе важно это знать? Газеты будут молчать, во всяком случае пока, — в квартале не очень любят откровенничать…
Наверно, я здорово изобразила растерянную озабоченность, потому что она вдруг как будто прониклась сочувствием, обняла меня, утешая:
— Прости, может, я была резковата, не знала… Они погибли, говоришь?
И разрыдалась.
Она плакала и обнимала меня. Я никогда не любила телесный контакт с другими людьми. Ну да, я сама искала Мирей, но сейчас мне хотелось одного — чтобы она успокоилась, пришла в себя.