Черт, как она рада меня слышать… Да, все прекрасно, правда, немножко устала, потому что недоспала… Ой, как здорово было бы увидеться, жаль, что придется весь день пахать — предложили подработать на стороне за хорошие бабки, так что это до ночи… Отложим до воскресенья, да нет, раньше понедельника ничего не выйдет.
Воистину — благими намерениями…
Жалюзи скользнули вверх мягко и беззвучно, как обычно, но горло у меня сжалось, сердце и легкие готовы были выскочить наружу.
Увидев его на пороге, я произнесла, как во сне:
— Я притащила гору сигарет.
Мне удавалось сохранять почти идеальное спокойствие, вот только руки, сцепленные в замок за спиной, дрожали. В голове кто-то оглушительно вопил: "Вали отсюда немедленно!" — но я не отступила.
За долю секунды до того, как я шагнула вперед, он посмотрел мне прямо в глаза, и та штука между ногами ожила и заявила о своих правах: она хотела еще!
Я спрашивала себя: "Неужели она ведет себя так со всеми?" Судя по всему, да, вот только со мной это случилось впервые!
Слушая, как закрываются жалюзи, я точно знала — возвращаться мне не следовало.
Щелчок. Занавес…
— Ты такая непростая… Не думал, что мы еще увидимся.
Это были первые произнесенные им слова после того, как мы снова занялись этим, лежа на полу, у самого порога. Он давил на меня всем своим весом, но я не испытывала ни малейшего желания шевелиться.
Он разглядывал меня внимательно, как врач, столкнувшийся с трудным случаем. Да, тут надо действовать терпеливо и умело… Чего же я в ней не понимаю?..
А я устроила себе внутреннюю разборку: "Ну и что, плохо тебе было? Хорошо? Тошнит тебя от его языка? Ну, а как тебе его запах?" По большому счету, мне было скучно. Я словно закаменела, устала, самоустранилась. Со мной ничего не случилось — я не чувствовала ни досады, ни раздражения, ни тревоги.
Он прикасался к моим волосам, убирал их с лица — ловил взгляд, сканировал. Он демонстрировал близость — и это выглядело неуместно, хотел выставить себя моим защитником — и это было смешно, проявлял нежность — и она казалась натужной.
Он оторвался от меня, встал. По моим ногам потекла теплая жидкость. Я ощутила мгновенную пусто ту, мое лоно требовало: "Вернись! Немедленно!" Меня предали собственные чувства.
Я тоже встала, не зная, что сказать. Он разлил виски — не поскупившись, протянул мне стакан.
— Без содовой?
Он выпил залпом, я тоже, он снова налил, взял свой стакан, сел за кухонный стол. Мне показалось, я уловила связь между его улыбкой и тем, как он меня целует, между его манерой сидеть и стоять и тем, как он двигается во мне, вцепившись мертвой хваткой. Я начинала хотеть его, я почти поняла, что такое желание. Иррациональное. Смутное. Неуловимое. Я снова и снова вспоминала, как он яростно ускоряется в самом конце, как взрывается… В этом подспудном желании было что-то еще — самое важное, и это что-то до сих пор ускользало от меня, не давалось в руки.
Он спросил:
— Могу я задать пару-тройку вопросов о тебе и о сексе?
— Нет.
Я вдруг расслабилась, мне стало с ним легко и просто — никогда в жизни так себя не чувствовала. Он принялся болтать обо всем и ни о чем — ну просто мастер разговорного жанра! — но меня интересовали другие его способности.
Я допила вторую порцию, и он тут же снова наполнил мой стакан до краев щедрой рукой, сочтя нужным пояснить:
— Хочу, чтобы ты напилась, — может, размякнешь?
— А что скажешь Мирей, когда она вернется и увидит, что я валяюсь, вусмерть пьяная, у нее в гостиной?
— Там поглядим… Ты хоть на секунду забываешь о Мирей, когда мы вместе?
Он умел говорить некоторые вещи так, что слова звучали легко, почти забавно.
Я наблюдала за ним, чувствуя, как это на меня действует, удивлялась себе и снова вглядывалась, смотрела. Желание росло. Стерегло любой предлог, чтобы расправить крылья и взлететь — его голос, его глаза, его руки, разворот плеч, манера наклоняться вперед, затягиваться косячком, обжигая губу и раздраженно отдергивая руку, то, как он поднимает на меня глаза, как молчит, как потирает рукой затылок…
Любое его движение отзывалось у меня внизу живота, и мне это нравилось, и я хотела его, снова и снова.
Мы занялись любовью, и теперь я сама искала его язык — в нем больше не было ничего мерзко-липкого, и я уже не думала ни о чем постороннем. Я улетала, переходила в подпространство, одновременно чувствуя себя как никогда цельной. Я была поражена, ошарашена тем, что нечто способно доставить мне такое наслаждение.
Гийом был дома, когда я вернулась.
Внутренний голос, умолявший его остаться, рыдающий о том, что я не выживу без него ни дня, замолчал.
У соседей — та же бесконечная пьеса. Она кричала:
— Да как ты мог так со мной поступить?
Его невозмутимый ответ:
— Как аукнется…
Ее слезы:
— Я ждала всю ночь, не хочу, чтобы ты делал мне больно.
Ответная реплика — мстительно-колкая:
— Я и не собирался, всего лишь хотел с ней переспать.
А во мне ничто не колыхнулось — спазм не перехватил горло от жалости, слезы не подступили к глазам.
Все, что отстояло от Виктора хотя бы на пять сантиметров, казалось размытым, невинным, бесплотным. Как же ничтожен весь остальной мир!
— Но тебе хоть иногда хотелось?
— Ни разу. Ты же не пытаешься взлететь, не подпрыгиваешь, не колотишь руками по воздуху, так и я: думала, мне это недоступно, вот и не пыталась.
— Значит, спроси я разрешения, убалтывай тебя хоть вечность, ничего бы не вышло?
— Скорей всего.
Я почти не слушала — просто смотрела, как двигаются его губы. Мой живот хранил воспоминания о его пальцах, его глаза и улыбка говорили: "Я тебя съем!", он бросал вызов всем и каждому.
Философствующий зверь стоял посреди гостиной с банкой пива в руке, допрашивал меня, почесывая живот, кружил перед диванчиком, на котором я сидела, пытаясь что-то понять.
Он явно получал удовольствие от разговора, что и демонстрировал — более чем наглядно. Этот мужик был прирожденным трахальщиком и вел себя как последний самец планеты Земля.
Дрожа от вожделения, я сползла с диванчика на пол, встала на колени, чтобы обслужить Виктора, а он запрокинул голову и сказал, скалясь в улыбке: