— Любаш, что, твой опять нажрался? — поджала губы встречная бабёнка.
— Мой хотя и выпивает, но дизелистом работает и стихи наизусть знает… А твой, как был в молодости «нижним пильщиком», так им и остался… — отбрила товарку Люба.
В ту осень в центральной части острова стояла небывалая жара. Температура воздуха в отдельные дни достигала тридцати пяти градусов. В таких условиях рыбу приходилось принимать и перерабатывать без задержки. Едва получив по рации сообщение о подходе очередного сейнера, дежурный дизелист на электростанции включал рубильник, над посёлком рыдала сирена и, как в военное время, все свободные от дежурства работники рыбобазы тянулись на пристань. Сирена звучала днём и ночью, в выходной и в «проходной», как здесь говорили, со временем никто не считался.
Несмотря на чудовищную нагрузку, я ежедневно, не дожидаясь, пока принесут письмо домой, забегал на почту. Ждал весточки от любимой. И целый месяц, дважды в день, в ответ на мой вопросительный взгляд почтовые девушки пожимали плечами.
В одно хмурое утро, наконец, получил письмо… из дома, от мамы:
«Здравствуй, Мишенька, прости, что долго не отвечала.
Двадцатого августа умер папа… Инфаркт. Ты знаешь, он последнее время жаловался на сердце. Я тебе специально не написала сразу, боялась, что бросишь всё и прилетишь на похороны. А у тебя работа, должность… И так это далеко, какие деньги нужны на билет?..
Не волнуйся, папу похоронили хорошо. За городом, на Всеволожском кладбище. Народу пришло много: все наши, с работы, из Совета Ветеранов венок принесли… Люди хорошие, папу уважали… Место хорошее выбрали: песочек, сосновый лес… Вчера исполнилось девять дней, приехали…
Здоровье у меня — не очень. Голова кружится. Ничего, справлюсь… Главное, чтобы у тебя всё было хорошо…
Очень по тебе скучаю…»
Я посчитал: папа умер в тот день, когда мы с Толиком были на охоте…
«Как же так?.. Бедная мама!.. Это мне за оленуху!» — метался я один по горнице…
Оксана не писала… Ни одного письма за всё время, ни строчки…
Я не находил себе места, я чувствовал, что-то произойдёт ещё. Не зря же говорят: «Пришла беда — открывай ворота».
Так и случилось: вскоре после получения письма с извещением о смерти отца, в последних числах августа, нелепо погиб рабочий-камнетёс Андрей Семёнов.
Андрея поселковые остряки звали Хала-Бала. Прозвище, полученное не только за любимое им присловье, но и за склонность к пустопорожней болтовне, сразу прикипело.
Через год после появления Андрея в Кривой Пади мало кто уже смог бы вспомнить настоящее имя парня.
Хала-Бала и Хала-Бала.
Андрей имел от рождения характер покладистый, он откликался на прозвище и смеялся вместе со всеми.
Работящий, непьющий и некурящий Хала-Бала имел лишь один недостаток — любил деньги. Он всерьёз верил в возможность чудесного и быстрого обогащения. Думал об этом постоянно и не мог удержаться, чтобы не рассказать подробно каждому знакомому об очередном разработанном им проекте лёгкого и, главное, быстрого обретения баснословного богатства.
— Здоров был! — кричал Хала-Бала, завидев проходящего по поселковой улице приятеля, останавливал встречного, брал его за пуговицу и начинал рассказывать. И «отвертеться» от него было невозможно.
Особенно он любил проверять лотерейные билеты и облигации «Золотого займа».
Скуповатый Хала-Бала денег на свою страсть не жалел. Он покупал пачку билетов, аккуратно переписывал «счастливые номера» в блокнот, затем убирал их в запираемый ящичек и с нетерпением ждал тиража. Хала-Бала верил в свой фарт. Он жил в постоянном предвкушении праздника. И не было в Кривой Пади человека его счастливее.
За неделю до тиража Хала-Бала вдруг становился беспокойным, замкнутым, раздражительным, непохожим на себя. Дождавшись наконец заветного дня, бежал в сберкассу. Там он склонялся над газетой и, заслонив её от посторонних глаз ладошкой, долго водил пальцем по колонкам тиражной таблицы. Беззвучно шевелил губами, высовывал от старания язык, обливался потом. Лицо его то и дело меняло выражение: фанатизм, ещё мгновение назад блестевший в широко открытых глазах, сменялся унынием, предчувствием краха, апатией…
Убедившись в очередном проигрыше, Хала-Бала быстро приходил в себя и, как не странно, испытывал непонятное облегчение.
Потом всё повторялось снова и снова.
В Кривую Падь Хала-Бала приехал по оргнабору, как и все, — на сезон. Когда путина закончилась, домой он возвращаться не захотел. И, продлив договор с рыбокомбинатом на три года, остался в посёлке.
Рассказывал, что сам он родом из-под Курска — родителей, дескать, нет, — что живёт с сестрой и собирается здесь заработать на дом, машину и хозяйство.
— Приеду, первым делом отдохну. По родным, друзьям, «туда-сюда»… Потом выберу место для дома, знаю я одно, на пригорке, церковь там раньше была… Завезу кирпич. У нас в райцентре — кирпичный завод. Дом буду ставить двухэтажный, под железной крышей. Это вам не «халам-балам». Чтобы — выше всех!
Лицо Андрея румянилось, он потирал руки.
— От сеструхи уйду — жадная, зараза… Займусь «свинством» — зерна у нас полно! — буду в городе грудинкой и салом торговать. Вот тут у меня всё подсчитано, — и доставал блокнот…
Просился Хала-Бала всегда на самую тяжёлую работу — туда, где больше платили. «Бил» в тайге бутовый камень — для строительства пристани.
Осенние шторма каждую осень раскатывали выдвинувшуюся далеко в море пристань на брёвнышки. Разбрасывало потом эти останки штормовое море по береговой полосе на многие километры. Зимой причал строили заново. Далеко в тайге заготавливали лес и камень. Рубили ряжи, похожие на огромные срубы домов. По льду волоком стаскивали их в пролив, по линии будущего причала, подрубали лёд и затопляли, загружая заготовленным камнем. Камень «били» вручную. Стальные клинья, лом да кувалда — вот и вся механизация.
Платили хорошо, — с кубометра.
К началу путины завозили сезонников, и Хала-Бала со всеми вместе солил селёдку.
«Вкалывал» без устали день и ночь, копил и вёл учёт заработанного, вечерами мусолил заветный блокнот.
Подошло время окончания договора. Хала-Бала перестал спать, всё пересчитывал свои доходы. И надо же было такому случиться, что как раз к этому времени подоспел тираж «Золотого займа», и наш Хала-Бала выиграл пятьдесят тысяч рублей. И это в семидесятые годы, тогда новая автомашина стоила около трёх тысяч!
У парня зашёл ум за разум. Хала-Бала забросил работу и дней десять ходил по посёлку с бессмысленной улыбкой на лице.
Местные пожимали плечами.
— Дуракам везёт!
Бригада, как водится, потребовала магарыч, хотели гулять в столовой.