Я чуть встряхнула правой рукой — так, чтоб Йарре стало видно поводок, и подняла кубок вверх:
— За лорда Виоре.
— За лорда Виоре, — встали присутствующие, протягивая кубки в сторону графа.
— И леди Орейо, — поднялся Сиятельство. — Самую добрую, честную, а главное, верную женщину княжества.
Вам ли говорить о верности?!
Я залпом осушила кубок, и меня повело. Рот, горло, желудок опалило, будто пинтой кипящего масла, сердце споткнулось и замерло, а потом застучало, разгоняясь, разбиваясь о грудную клетку, и я оглохла от шума в ушах. Из носа потекла струйка крови. Мелькнули расширившиеся глаза Йарры, и я потеряла сознание.
Дальше — вспышки.
Пощечина.
— Не смей отключаться! Пей!
Кровь? Я что, упырь? Не буду!
Пощечина.
— Пей, я сказал! — Стальные пальцы сжали челюсть, в рот закапало холодное. — Глотай! Глотай, ведьма!.. Литами в особняк, живо!..
Тряска — от нее больно шее, голове, глазам. Перестук конских копыт.
— Потерпи, уже близко…
Прохлада. Восхитительные руки, растирающие виски и запястья кусочками льда. Я широко открываю рот, но вместо замороженных кубиков получаю противную теплую жидкость. Мычу.
— Нельзя. Ангина будет.
Я хочу лед! Холодный, хрустящий… Ну пожалуйста! Вам что, льда жалко?
Шумный вздох и холодная влага на губах. Как хорошо…
— Вы что делаете, господин? У госпожи гортань обожжена, уберите лед!
О боги, кто эта назойливая муха?..
— Буриста. — Это уже граф. Его я, наверное, и из десятка тысяч узнаю. — Я дал противоядие, оно связало яд в желудке. Теперь нужно вывести и обезболить.
— Понятно… Вы очень предусмотрительны, господин. — Металлическая лопатка разжимает мне зубы, яркий свет беспокоит даже сквозь опущенные веки. Кто-то знакомый — никак не могу вспомнить имя — цокает языком. — Откройте рот пошире, госпожа. Да-а… Горлышко придется лечить. Но ничего, сейчас рвотное, клизмочка…
Клизму?!
— Только попробуйте, — открыв глаза, по-змеиному прошипела я. — Я вам эту клизму…
Йарра тихо засмеялся и погладил меня по щеке.
— Не переживай, если не хочешь — не будет.
Рени недовольно покосился на него — как же, в работу профессионала вмешиваются дилетанты! — и начал смешивать в высоком стакане порошки и какую-то, даже с виду отвратительную, пасту.
Меня вывернуло наизнанку после первых двух глотков. Ужин, завтрак, вино, буриста, желчь… Светлые боги, как же мне плохо! По лицу, по телу ручьями тек пот, желудок сжимался, избавляясь от яда, я плакала от острой боли и унижения, а рвота все не заканчивалась и не заканчивалась.
— Уйдите, — прохрипела я Йарре, державшему мои волосы над подсунутым Рени тазом. — Уйдите, пожалуйста! — захлебнулась я слезами и желчью. Лярвин дол, ну зачем он здесь сидит? Я же на чудовище похожа! — Уйдите, и без вас тошно! — оттолкнула я руку графа.
— Хорошо, я уйду. — Платок, которым он хотел вытереть мне лицо, упал на кровать. — Литами, головой отвечаете.
— Зачем вы так, госпожа? — шепотом спросил карлик, когда Йарра хлопнул дверью. — Его Сиятельство переживает…
Конечно, переживает. Возился-возился, столько лет кормил, учил, тренировал, а я, по собственной глупости и невнимательности, чуть не подохла… Убыток получается, а Раду Виоре слишком рачительный хозяин, чтобы позволить мне умереть, не отработав.
Легче стало только к вечеру. Ненамного, но выблевать внутренности уже не хотелось. Служанки сняли с меня испорченное платье, искупали, переодели в дурацкое белье, заказанное Сиятельством, а я даже запротестовать не смогла — не было ни сил, ни голоса. Рени уговорил меня прополоскать горло, почистить зубы, напоил густым сиропом со вкусом мяты, а потом, как маленькую, гладил по голове, напевая заунывный фарлесский мотив.
Я почти уснула, когда внизу раздались крики. Карлик сбегал на разведку и вернулся со страшной новостью о повесившейся в кладовке служанке по имени Весенний Цветок.
Анна не выносила фрейлин. Крыски. Шепчущиеся, высматривающие, доносящие… Готовые продать за отрез ткани или перстень с пальца. Крутящие подолами перед Советниками и князем. Почему-то каждая из них была уверена, что, если предложить Луару девственность, он будет с ними ласков и щедр. Князь брал, никогда не отказывался, а наутро Анна со злорадной улыбочкой сочувствовала так неловко оступившейся на лестнице деве. Точнее, уже недеве.
…и душу отдала бы Темным, лишь бы болезнь Марианны перешла на одну из этих юных шлюшек.
— Дамы, — хлопнула она в ладоши, прерывая чтение пьесы. — Мы непозволительно засиделись. Завтра у нас много дел по подготовке парада в честь графа Йарры.
…о, это будет чудесный, чудесный праздник. Увидеть его лицо вблизи! Посочувствовать потере — после наперстка буристы не выживают, противоядие только продлевает агонию! — и предложить найти себе нового смеска. А что такого? Всего лишь полукровка, бастард древнего, но захудалого рода.
Готовясь ко сну, Анна снимала кольца, браслеты, серьги, неторопливо складывала их в поднесенную фрейлиной шкатулку. Повернулась спиной, молчаливо велев расстегнуть платье, вдохнула полной грудью, избавившись от корсета. Умылась, позволила надеть на себя халат и небрежным взмахом отпустила свиту. Останутся только дежурные фрейлины, но — за дверью. Как они будут спать, и будут ли вообще, княгиню не интересовало.
Крыски.
Прическу она всегда разбирала сама. Черепаховые шпильки, гребни тихо постукивали о полированную поверхность туалетного столика, острое алмазное напыление сияло, отражая свет одинокой свечи. В юности Анна любила гадать — хоть и знала, что нельзя, что гадания от Темных, что если долго глядеть в зеркальный коридор, то можно увидеть не только суженого, но и собственную смерть.
— Нельзя! Грех! — кричала нянька, вцепившись в косу. Сыпались шпильки, стучали по полу гребни…
А юная баронесса, дождавшись, пока старая Роуз уснет, ставила два зеркала друг против друга, зажигала свечу и, до рези в глазах вглядываясь в анфиладу теней и граней, шептала:
— Господин мой суженый, приди ко мне, забери меня…
Забери из груды камней, что нельзя назвать замком, из сырой спальни, которую не прогревает разожженный летом камин, из захолустья, где нет никого, кроме крестьян, отрядов зачистки и нечисти.
Пришел. Забрал. Увез в сказку. Ференц Луар, наследный княжич, заблудившийся на охоте. Как в старой балладе: он, потерявший тропу, раненый зверем, и она, сбежавшая от няньки собирать цветы на полях.
Анна искренне любила мужа — до первой его измены. После нее она полюбила власть. И своих детей. В двадцать восемь она застыла — слишком стара для Луара, но все еще привлекательна. Иногда он навещал ее, но, слава Светлым, не сегодня.