— Я?.. Я не бегаю, что вы! — Уткнуться в его грудь, задыхаясь от радости, что он здесь, со мной, что он сам искал меня, а не поручил Койлину. Обнять его, ответить на поцелуй и шагнуть назад — чтобы удержал, чтобы сам удержал, а не я на нем висла! И благословлять темноту, что никто не видит, и особенно — он…
Я болела Йаррой и с ума сходила при мысли, что ничего больше не будет: ни крепких объятий, ни ночных разговоров, ни бешеной скачки — на врага, ни танцев с лучами, где Йарра вел меня, как раньше Рох, и жаркий воздух пустыни вдруг наполнялся запахом соли и йода… Зачем я ему — такая? Жалкая калека, грязная побирушка… Чтобы он был со мной только из-за флера? Чтобы, стряхнув наваждение, обливал презрением и спешно уходил, как те, кто совал мне монеты на паперти?.. Я ведь не могла больше помогать добисаркам — мое лицо и изломанное тело больше отпугивали, чем привлекали… А надежду заработать на целителя я потеряла в тот момент, когда Ньето снова нашел меня:
— Погадаешь на удачу, римела? — И чуть тише: — Я ведь говорил, что буду присматривать за тобой.
А рука стремительно сохла, спустя три недели я не чувствовала не только ладони, но даже выше локтя не ощущала щипков. Ногти синели, кожа морщилась и темнела, пальцы скрючивались, и шунави все чаще заговаривала о том, чтобы отнять руку.
— Нет, не надо! Ну пожалуйста, не надо! Может, еще пройдет!
— Что пройдет, как оно само пройдет? Ждешь, пока гнить начнет, пока всю тебя отравит?! — ругалась Шукар, а потом плакала вместе со мной, гладила по волосам: — Дэвлалэ, бедная девочка…
А я рыдала, понимая, что не сегодня завтра меня просто стукнут по голове, и я открою глаза с обрубком на месте плеча — шунави уже дважды пыталась подпоить меня отваром конопли. И тогда — только в реку, их много в Меоте…
— Зачем я ему — такая?!
— Дура ты! — кричала на меня обычно тихая шунави. — Айвэй, как есть дура! Ну хоть ты ей скажи, Земфира!.. Янош!.. Ягори, детка, объясни этой лизарийке, что жизнь важнее!
Ягори с ревом убегала из шатра, Земфира отворачивалась, Янош вдруг вспоминал о срочных делах и уходил, несмотря на поздний час, а я падала на груду ветоши, заменявшей постель, и скулила, тихо выла от тоски и безнадежности, понимая, что во всем, во всем случившемся виновата сама — я же сама подставилась, глупо подставилась, когда ослушалась Йарру, велевшего ждать его в госпитале, и поднялась на холмы посмотреть на сражение.
На штурм Пратчи Йарра меня не взял. Опасно. Слезные просьбы не помогли, граф только посмеялся, а когда я затопала ногами от злости — отшлепал. Потом я, уже непритворно, всхлипывала у него под мышкой, а Его Сиятельство, успокаивая, гладил меня по спине.
— Ну почему нет, господин? Я же была в бою, была на зачистках! Я могу! Вы же берете Койлина!..
— Койлину нужно тренировать взор.
— А мне навыки!.. Ай!
— Не смей меня перебивать.
— Простите…
— Тебе твой фламберг нравится? — спросил вдруг Йарра.
Шмыгнув носом, я кивнула. Как он может не нравиться? Он же великолепен! Пламевидный клинок темной райанской стали с вытравленными узорами-змейками, двойная гарда и рукоять, обтянутая замшей, — он был опасным оружием, с легкостью пробивающим ламелляры и прокалывающим доспехи в местах сочленений. Свой меч я обожала.
— Ты им дрова рубить будешь? — поинтересовался граф.
— При необходимости — буду, — буркнула я, хоть аналогия мне и польстила.
— Этой необходимости сейчас нет.
Ну как же нет, когда есть! В Пратче обучались одаренные со всей Лизарии, и каждый пятый, если не третий, житель умел колдовать. А уничтожить мага в поединке могли, от силы, человек двадцать из нашего войска, и Йарре снова придется сражаться на пределе сил, а потом горстями пить пилюли от болей в сердце…
Но я больше не спорила, поняла, что бесполезно. Просто прижалась щекой к груди графа, обняла его.
— Хочешь домой? — тихо спросил Йарра. — Побудешь с Тимаром, а когда штурм закончится…
— Нет! — вцепилась я в графа. Я же с ума сойду от ожидания! — Нет!.. То есть да, хочу… — поправилась я, поймав странный взгляд Йарры. — Но потом… Возьмите с собой Сэли, Ваше Сиятельство, — попросила я, радуясь, что граф не стал обсуждать мое нежелание ехать в замок. — Вам он будет нужнее. Ну пожалуйста, не отказывайтесь! Что со мной может случиться в тылу? Тех десятерых для охраны вполне достаточно, и Кайн с Дирком…
Близнецов убили первыми.
Мы сидели в оливковой роще, на холме, в лиге от лагеря и в трех — от стен Пратчи. Вспышки заклинаний были практически не видны в дневном свете, но крики, гул, хлопки телепортаций, грохот взрывов и истеричное конское ржание долетали даже сюда, а земля дрожала так, что подпрыгивали фляги с водой.
Стрелы, тучи стрел, камни и осколки, посылаемые пращами требушетов, черная смола, льющаяся на атакующих, отливающий зеленью щит, выставленный Сибиллом над нашими солдатами — успел! успел, благословите его Светлые! — и текущее по нему пламя лизарийских магов. И где-то там, в этой бойне, — Йарра.
Я сидела, зажав ладони между колен, и тихо молилась всем богам, которых знала, даже Корису с Брыгом. Пусть уберегут графа, пусть не допустят, пусть…
— Восточный бастион заняли! — вскочил вдруг Кайн. Зрение у него было как у орла, куда там мне, спотыкающейся в потемках. — Взяли, госпожа! Теперь… — и замолчал, захлебнулся кровью, повалился на меня.
Из его спины торчала стрела. Точно такая же, с серым оперением, насквозь прошила шею Дирка, а третья — мое бедро. Четвертая стрела пробила правую руку, и я выронила меч. Помню, я даже боли сначала не почувствовала, с ужасом глядя на утыканные болтами трупы тех, кто меня охранял, и на райанов — не лизарийцев, не наемников-рау, которым я успела порядочно насолить! — на райанов, выходящих из-за деревьев.
Боль пришла позже, когда зазубренные стрелы, прокручивая, выдирали из тела. Когда пнули в лицо и по одному сломали пальцы на левой руке.
— Йарра… вас…
— Рот ей заткни. — И на правую ладонь опустился каблук.
Били меня… не злобно, нет. Расчетливо и деловито, и свет перед глазами то и дело мерк.
— Раду найдет вас… и освежует… Живьем… — прохрипела я, подтягивая колени к груди. — А я буду подавать ему ножи.
Наверное, тогда меня и сбросили в овраг — медленно захлебываться в вонючей жиже нечистот, но этого я совсем не помню. В памяти остались лишь два ярких фрагмента: пылающая головня, приближающаяся к щеке, и удавка флера, которую я, услышав топот копыт, набросила на шею верховому.
Всадником оказался Лачо, младший сын шунави. Он вытащил меня из оврага, кое-как вымыл в ручье, перевязал, привез в табор. Ухаживал за мной, поил через соломинку, кормил растертой похлебкой, отдавая половину своей порции. Поругался с баро, требовавшим вернуть раклюшку лизарийцам, и пообещал матери, что уйдет из семьи, если мне не позволят остаться.