«Иван Васильевич» был доведен Театром Сатиры до генеральной репетиции 13 мая 1936 года, но не допущен до постановки после снятия МХАТом «Мольера». В этот день Елена Сергеевна записала в дневнике: «Генеральная без публики «Ивана Васильевича». (И это бывает – конечно, не у всех драматургов!) Впечатление от спектакля такое же безотрадное. Смотрели спектакль (кроме нашей семьи – М.А., Евгений и Сергей, Екатерина Ивановна (Буш, воспитательница Сергея, сына Е. С. Булгаковой. – Б.С.) и я) – Боярский, Ангаров из ЦК партии, и к концу пьесы, даже не снимая пальто, держа в руках фуражку и портфель, вошел в зал Фурер, – кажется, он из МК партии.
Немедленно после спектакля пьеса была запрещена. Горчаков передал, что Фурер тут же сказал:
– Ставить не советую».
Явление партийного чиновника, запретившего пьесу, было вполне в гофманском духе и удивительно напоминало явление сатаны-редактора в «Тайному другу» и «Театральном романе». Ничего мистического в запрете «Ивана Васильевича», однако, не было. С одной стороны, сыграло свою роль снятие «Кабалы святош». С другой стороны, сама по себе эта пьеса имела мощный сатирический заряд. Главный комический эффект заключался в том, что пьяница, сластолюбец, болван и прирожденный доносчик управдом Бунша оказывается вполне способен в другую эпоху выступить в роли могущественного Ивана Грозного, тогда как творец опричнины оказывается абсолютно беспомощным в роли советского управдома (тиранства Грозного здесь оказывается мало). Мораль булгаковской пьесы заключалась в том, что в условиях деспотической власти во главе государства может оказаться любая посредственность, и при этом государственная машина все так же безжалостно будет перемалывать людей. Слишком явные и опасные (применительно к И.В. Сталину) аллюзии сделали «Ивана Васильевича» нецензурным произведением.
Интересно, что почти всех чиновников, принимавших решение о запрете «Ивана Васильнвича», постигла печальная участь. Вениамин Яковлевич Фурер (1903–1936) в 1925–1927 годах был заведующим сектором печати ЦК КП(б)У, в 1930–1935 годах работал в Горловском горкоме партии, а в 1935–1937 годах заведовал культпросветом Московской области. Он застрелился 16 сентября 1936 года из-за угрозы ареста, оставив большое письмо, адресованное в ЦК и МК ВКП(б), где, в частности, утверждал: «Я понимаю, как нелепа моя смерть. Я откровенно признаюсь, что я боюсь такой смерти, которой нужно самому помогать. Боюсь, ибо во мне все протестует против этого выстрела, потому что во мне много радости нашей жизни, много сил, бодрости и большой любви к нашей борьбе и работе. Но еще больше я боюсь потерять доверие нашей партии… Даже смешно подумать, что кто – либо мог заподозрить меня в каком-либо самом отдаленном сочувствии людишкам, которых я многие годы считал отпетой политической сволочью, людей типа Зиновьевых, Троцких, Каменевых, которых я никогда не знал лично, но которых всегда презирал как политических подонков и жалких, злобных фигляров. Две собаки умерли достойной собачьей смертью. И с каким бы удовлетворением я бы приготовленную для меня пулю направил в эту многократно проституированную суку, в кровавого шута Троцкого. Я счастлив, что до последнего момента пропитан этой злобой. Мне больно, что я уже никогда не увижу Вас, Иосиф Виссарионович. Мне посчастливилось в жизни четыре раза пожать Вашу руку. Еще недавно на похоронах Горького я с волнением прикалывал Вам траурную повязку. Я не знаю, почему волновался, я не сантиментальная барышня, но, очевидно, все, кто окружают Вас, чувствуют то же самое. Я помного перечитывал каждое Ваше слово, и мне кажется, что я органически все понимал. Я всегда рад был чувствовать себя поднятым над всем миром полетом Вашей мысли. Как хорошо было работать с верой к Вам, с любовью и пониманием». По воспоминания Н.С. Хрущева, Фурер «был очень хорошим организатором, хорошим пропагандистом и хорошим рекламщиком, умел подать материал, сделать хорошую рекламу. Так, он «обставил» и подготовил выдвижение Никиты Изотова. Я бы сказал, что и Изотова, и Стаханова «родил» Фурер».
Яков Осипович Боярский (Шимшелевич) (1890–1940), член партии с 1919 года, в искусство пришел с партийно-профсоюзной работы. В 1919–1921 годах он заведовал агитпропом Тверского комитета партии, в 1921–1924 годах являлся председателем Смоленского губернского Совета профессиональных союзов, а в 1924–1925 годах – председателем Оренбургского и Казахстанского Совета профсоюзов. Затем Яков Осипович возглавлял профсоюзы Татарстана и Поволжья, пока в 1929 году ему не доверил профсоюз Работников искусства (Рабис), которым он и руководил до 1936 года. Затем последовал новый карьерный скачок: в 1936–1937 годах Боярский – первый заместитель председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР, а в 1937–1939 годах – директор МХАТа. Но тут произошла катастрофа. Якова Иосифовича арестовали 5 июля 1939 года. Дело в том, что ранее арестованный бывший Глава НКВД Н.И. Ежов заявил, что Боярский был его любовником во время работы в Казахстане в 1925 году. Таким образом Николай Иванович надеялся, что его посадят по легкой гомосексуальной статье, предусматривавшей не более 5 лет тюрьмы. Очевидно, на это же надеялся и Боярский, признавший свою гомосексуальную (но не политическую) связь с Ежовым. Но Сталину надо было Ежова расстрелять, поэтому обвинения ему были предъявлены соответствующие – в заговоре с целью совершения государственного переворота и шпионаже в пользу иностранных держав. А Боярского, равно как и других любовников Ежова, а также любовников его бывшей жены Е.С. Хаютиной (1904–1938) сделали соучастниками бывшего шефа НКВД. Боярского расстреляли 2 февраля 1940 года, но, в отличие от Ежова, посмертно реабилитировали в 1956 году. Интересно, что на парадном снимке «Руководители партии и правительства с артистами МХАТа в день празднования 40-летия труппы, 27 октября 1938 г.», Ежов и Боярский стоят рядом, что заставляет предположить, что их знакомство продолжилось в Москве. После ареста обоих на снимке заретушировали. 7 июля 1939 г. Е.С. Булгакова записала в дневнике: «Говорят, арестован Боярский. Должна сказать, что человек этот мне был очень неприятен всегда». Несомненно, Булгаков теплых чувств к Якову Осиповичу тоже никогда не питал.
Судьба Алексея Ивановича Ангарова-Зыкова (1898–1937) была не лучше. Его бросили на искусство с агитационно-пропагандистской работы. В 1931 году он был назначен заместителем заведующего Отделом агитации и массовых кампаний ЦК ВКП(б), в 1935–1937 годах являлся заместителем заведующего Отделом культурно-просветительской работы ЦК ВКП(б), который на короткое время в 1937 году даже успел возглавить. Но уже 3 июля 1937 года Ангаров был арестован, а 26 ноября 1937 года расстрелян как «враг народа», по обвинению в участии в антисоветской террористической организации правых и во вредительстве. Расстрельный список, в котором фигурировал Алексей Иванович, утверждал сам Сталин. Ангарова-Зыкова реабилитировали в 1955 году.
В «Иване Васильевиче» Булгаков показал деградацию тирании в России со времен Грозного до советской эпохи, от жестокого и величественного царя Ивана до жалкого управдома Бунши, который способен властвовать в Москве XVI века только с помощью умного жулика Жоржа Милославского – родного брата бессмертного Остапа Бендера. Драматург, перефразируя вызвавшие неудовольствие Реперткома слова Бунши, рассказал «про советскую жизнь такие вещи, которые рассказывать неудобно». Автор пьесы не преувеличивал роль личности в истории (ничего принципиально не изменится, если царя заменить пьяницей управдомом), но, в отличие от своего любимого писателя Льва Толстого, не отрицал ее вовсе. В комедии все преступления, казни и опричнину творит все же настоящий Иван Васильевич Грозный, а не внешне неотличимый от него управдом Иван Васильевич Бунша.