– Да уж, – злорадно подтвердил Ясень.

– В любом случае, вас это уже не касается, а за меня не волнуйтесь. Солнцу виднее. Оно, несущее свет, своего слугу не оставит.

Он умолк – надо полагать, возвел глаза к потолку.

– Несущее свет, – повторил Ясень, вспоминая золотое сияние, из которого пришли нападавшие. – Оно ведь убийц укрыло…

– Не тебе об этом судить. И запомни на будущее – ты от него не спрячешься и не скроешься. В самую дальнюю пещеру забейся, в нору кротовую – не поможет. Оно тебя видит везде и всюду, будь ты хоть драконьих кровей, хоть последняя тварь из тени.

– Светлый брат, вы часом не бредите? К чему эта проповедь? Может, расскажете, наконец, зачем меня сюда притащили?

– Извольте, – сказал предстоятель. – Даже покажу, если вы не против.

И добавил, обращаясь еще к кому-то:

– Давай.

Что-то лязгнуло тихо, а в следующее мгновение вспыхнул ярчайший свет. Казалось, солнечные лучи пробили земную твердь, прогрызли себе путь сквозь глину и камень, чтобы ворваться в подвал и выжечь глаза человеку, прикованному к стене. И был в этой ослепительной желтизне какой-то незнакомый, чуждый оттенок, будто лучи по дороге пропитались мерцанием болотных гнилушек.

Краем сознания Ясень понял, что свет передают с поверхности линзы и зеркала, но от этого понимания легче ему не стало. Боль накрывала его волной. Он заорал, задергался в железных оковах.

– Везде и всюду, – приговаривал жрец, – везде и всюду, слышишь, сопляк?

Потом свет погас, а Ясень обмяк, бессильно уронив голову. Зрение вернулось не сразу, перед глазами мерцали радужные круги.

– Знаете, юноша, – сказал жрец обыденным голосом, – три года назад, когда меня отправили в эту глушь, я был несколько раздосадован. В сравнении со столицей ваш милый городишко выглядит, согласитесь, несколько бледновато. Я, конечно, сам виноват, история получилась пренеприятная, но дело сейчас не в этом…

Он сделал паузу, прошелся туда-сюда. Ясень отчетливо слышал его шаги.

– Одним словом, настроение было скверное. Жара, пыль, по улицам куры бродят. Храм крошечный, на братьев без слез не взглянешь. А дело было, замечу, аккурат после смены цикла. Ну вы помните ту историю – разбойник казненный, тварь из тени в трактире. Предшественник мой даже слег от таких страстей. Старый он был, что поделаешь, впечатлительный. Так и не оправился, вечного света ему без пепла. Пришлось мне вникать, со свидетелями беседовать. Ох и наслушался я басен тогда, вы себе представить не можете! Такую, простите, кучу передо мной навалили, что за месяц не разгрести. Но были, были в этой куче жемчужины.

Служитель храма остановился напротив Ясеня.

– И стало мне постепенно казаться, что ссылка моя – и не ссылка вовсе, а дар судьбы. Стыдно теперь, что усомнился в мудрости неба. Ну то гордыня моя и глупость. Потому как узор, что плетется здесь, и столицу заставит вздрогнуть.

– Точно бредите, – сказал Ясень устало.

– Знаете такое поверье – твари из тени следуют друг за другом? То есть новая приходит туда, где видели предыдущую.

– И что из этого следует?

– Вы подумайте на досуге, пораскиньте мозгами. Мы вам все условия обеспечили – тихо, прохладно. Будьте как дома.

Жрец неторопливо зажег свечу. Поднял ее повыше, вгляделся в лицо пленника, удовлетворенно кивнул. Потом заметил:

– Знахарь ваш молодец. Все четко расписал, не придраться.

– Что вам от меня надо? – спросил Ясень угрюмо.

– О, – сказал предстоятель, – много чего. Но сначала вы должны умереть.

9

Тьма была пропитана вонью.

Воняло прелой соломой и плесенью, а еще дерьмом, застарелым потом, тухлятиной, мышами, ржавым железом. Когда наступало время кормежки, добавлялся аромат отрубного хлеба и нагретого воска. Детина, приносивший еду, держал оплывшую свечку, и ее дрожащее пламя казалось ослепительно-ярким. Ясень, отвыкший от света, щурился и моргал. Глаза слезились.

Тюремщик был огромен и неуклюж – гора дурного мяса, длинные руки и пудовые кулаки, которыми можно свалить быка, а то и стену пробить, если хорошо постараться. Правда, злости в верзиле не было – напоминал по характеру трехлетнего малыша. Лицо имел соответствующее – пухлые губы, рот приоткрыт, взгляд удивленно-радостный, как будто в соседней камере поселился бродячий цирк и показывает бесплатные фокусы.

С трудом протискиваясь в дверь, здоровяк опускался на корточки рядом с Ясенем и кроме хлеба выкладывал из корзинки несколько вареных картофелин, репу да еще побитые яблоки – их в этом году уродилось столько, что девать было некуда, даже пленникам что-то перепадало.

Посуды не полагалось. Громила сгружал свои разносолы прямо на подгнивший тюфяк и поощрительно гукал – очевидно желал приятного аппетита (говорить членораздельно он не умел). После чего забирал поганое ведро и отваливал. Служба у парня была не сахар. Ясень даже сочувствовал временами.

В этой клетушке без окон Ясеня держали уже пару недель. Может, и больше – трудно судить, если не видишь, как день сменяется ночью. Притащили сразу после солнечной пытки. Отцепили тогда, помнится, от стены и сразу накинули на шею петлю. Стянули потуже, чтобы дыхание перехватило, дали пинка и погнали, как скотину, по темному коридору. Завели сюда и приковали снова. На этот раз, правда, не так жестоко, всего лишь цепь на лодыжку. Так что можно даже прогуливаться – из угла в угол, от тюфяка к ведру и обратно.

Тянулись дни, но про него как будто забыли. Ничего не требовали, вопросов не задавали. Ясень терялся в догадках, перебирал в памяти детали последнего разговора, но ничего путного не придумал. Иногда его накрывало бешенство. Он вскакивал, остервенело дергал толстую цепь, колотил ногой в стену (до двери было не дотянуться), возводил многоэтажные матерные конструкции, но облегчения это не приносило. Ясень утомлялся, садился в угол и обессиленно затихал.

На исходе первой недели он начал бредить. Во мраке вдруг возникали цветные кляксы, висели перед глазами, колыхались, словно медузы. Золотистые мотыльки роились под потолком. В ушах стоял комариный писк, звенели далекие колокольчики, чей-то голос вещал размеренно, четко выговаривая слова, но смысл ускользал в последний момент.

Потом сознание прояснялось, и Ясень думал о Звенке. Пытался представить, где она сейчас и что делает, но получалось плохо. Вместо хохотушки-невесты перед ним возникала Криста. Аристократка подмигивала ему, дразнилась, показывая змеиный язык, а потом ее окутывал смерч из воды и крови. Над ручьем рассыпалось эхо: «Найди меня, Ясень. Это бывает…»

Он силился понять, что она имела в виду. Значит ли это, что Криста все-таки осталась жива? Или она хотела сказать, что не надо бояться смерти? Словно предвидела, чем закончится беседа Ясеня со жрецом. Как там сформулировал светлый брат? «Сначала вы должны умереть». Ну а этот-то к чему клонит? «Сначала», ишь ты. А что потом?.. Оно, конечно, с такой диетой, как здесь, загнуться недолго. Но тогда уж проще было бы совсем не кормить. Тьма, зачем его здесь держат, в конце концов?