«Конечно, если Вечность не подкинет новый сюрприз и не сообщит Врагу, что сделала исключение из своих же правил и оживила Хамелеона».
Джонатан вновь включил «драйв» и… снова остался на месте. Зазвонил телефон, и он, как законопослушный водитель, ответил на звонок, не двигаясь с места. На связи был майор Федотов.
– Что за ерунда, разведка? – начал он без предисловий. – Ориентировка на покойника?
– Ты о чем?
– На Храмовникова ты ориентировку давал?
– А-а, было. Вчера. А что, только сейчас довели? Ну, считай, запоздала. Ты же знаешь, как бывает. Пока завизировали, пока разослали, приняли к сведению. В некоторых известных конторах расторопность в делах считается дурным тоном.
– А говорят, что с трупом какие-то проблемы, вроде как исчез, нет?
«А в сплетнях дурной тон – промедление, – мысленно усмехнулся Джонатан. – Федотовские дятлы стучат, как хорошие радисты, десять знаков в секунду. Интересно, кто у него на прикорме? Санитар-некрофил? Сто процентов – он. Такие хмыри – первые кандидаты в стукачи».
– Нет, – на ходу скорректировал версию прикрытия Джонатан. – Я перевез его в другую прозекторскую. В этой – очередь на вскрытие и персонал ненадежный, на язык слабоват. Все нормально.
– Нормально? – переспросил Федотов с явным сомнением. – Ну ладно. Что-то ты крутишь, разведка, это факт, но я надеюсь, это не имеет отношения к нашим общим делам.
– Не имеет, майор, – не стал больше юлить Джонатан. – Наши с тобой дела – не единственная моя головная боль, уж поверь…
…Пока Джонатан проверял в морге информацию Федотова, бригадир Островский тоже не терял времени понапрасну. Версия Джонатана о метисе (про себя бригадир почему-то называл его мутантом, наверное, так было страшнее) настолько поразила Островского, что план дальнейших действий пришел ему в голову сам собой. Из множества укоренившихся за века привычек сейчас наиболее полезной оказалась привычка смотреть в корень проблемы, а как известно, лучшим местом, где можно откопать любой корнеплод, является овощехранилище. В случае с корнями странных происшествий таким складом являлся архив. Естественно, не государственный, а цеховой. Где, как не там, хранилась информация обо всем, что происходило с бессмертными за долгие века? Причем информация достоверная, без идеологических прикрас или вымарываний, которыми грешат человеческие архивы.
Встретившая Островского хранительница архива была, как всегда, обаятельна и любезна. Ее Оптимум наступил в самом расцвете, примерно около сорока, что позволяло ей одновременно блистать не увядшей к тому моменту красотой и пользоваться шармом зрелой дамы. За все время своей непыльной, но ответственной работы (а служила в архиве она уже лет триста) хранительница никогда не отказывала уважаемому Всеволоду Семеновичу ни в чем, даже, наоборот, иногда позволяла взглянуть на документы особой секретности, доступ к которым имели исключительно мастера и Смотрители. Причина такого особого отношения была банальна: когда-то давно, еще во времена Империи, между очаровательной Натальей Августовной и статским советником Островским имел место бурный роман, с течением времени переросший в нежнейшую дружбу с редкими ностальгическими встречами в будуаре архивной дамы.
Казалось бы, финал романа редкий, ведь люди чаще расстаются проблемно, с взаимными упреками, но, если взглянуть с точки зрения бессмертного, – обычный. За долгие века любые чувства перековываются не один раз, и соперники нередко становятся лучшими друзьями, любовники – врагами, а затем снова любовниками, и так далее. Вопрос времени, которого у Вечных вполне достаточно. А если встречаться редко, сохраняя взаимную симпатию и память о лучших деньках, сложившиеся хорошие отношения можно и заморозить. Тем более если интересы и амбиции бывших любовников не вступают в противоречие.
С Натальей Августовной Островскому делить было абсолютно нечего, поэтому встречались они каждый раз как добрые друзья.
Сегодняшняя встреча началась, как обычно, с легкого поцелуя, пятиминутного воркования обо всем и ни о чем, витиеватого выяснения причин столь неожиданного визита и неизменного «Могу ли я тебе отказать, милый Сева…» с последующим кокетливым выстрелом глазками. Все как всегда. Но только до того момента, когда «милый Сева» в общих чертах объяснил, что конкретно ищет. Что произошло вдруг с очаровательной Натали, бригадир понял, только покинув архив. Да и то понял лишь половину – только то, что странная и почти фантастичная версия о существовании неучтенного Цехом метиса вызывает у давней подруги довольно сильную и подозрительно резкую реакцию.
Поначалу Островский решил, что Наталью Августовну возмутила сама мысль о возможности существования такого «экземпляра». Что и говорить, сочетание «Вечный Хамелеон» – даже звучит кощунственно, а если представить, что такой монстр существует, возмущение будет единственно возможной и абсолютно естественной реакцией. Но когда верная и преданная Натали вместо живого участия в делах старого друга проявила полнейшее равнодушие, можно даже сказать саботировала его исследования, самоустранившись от поиска упоминаний о чем-то подобном в бесчисленных каталогах, Всеволод заподозрил, что дело не в возмущении. Натали определенно что-то знала по интересующей бригадира теме, но либо ей строго-настрого запретили говорить об этом члены Совета, либо у нее имелись другие не менее веские причины.
Островский не осуждал подругу. Единственное, чего он не понял, почему она сразу не намекнула на гриф «Абсолютно секретно». Зачем было впускать Всеволода в «закрома» и заставлять его тратить время и нервные клетки на поиск того, чего он не мог найти ни при каких условиях? Боялась обидеть? Так она больше обидела его своим молчанием.
В общем, поход в архив закончился сплошным расстройством. Выяснение, не было ли в истории Цеха подобного прецедента или хотя бы подозрительных намеков на близкие контакты Вечных и Хамелеонов, провалилось, причем с громким треском. И звук этот издали отношения с Натали.
«Обидно, черт возьми! Зачем она так поступила? И вообще, как-то она сразу скисла, начала нервничать. В чем тут загвоздка? Кто-то основательно припугнул? Будь я Джонатаном, обязательно взял бы Натали на заметку. Или, как говорят в некоторых кругах, – на карандаш. Странная история…»
Странная не странная, а все, что оставалось Островскому, – это вернуться к тому, с чего начал. Немного поразмыслив, бригадир поднялся из архива на минус первый этаж, где располагалась офисная парковка, уселся в свой «Континенталь» и отправился домой. Его личный архив, возможно, был не столь обширен, как цеховой, но зато, кроме документов и подтвержденных свидетельств, в нем хранилась еще и целая коллекция скользких фактов. Что-то из этих исторических деталей было не проверено, что-то не имело (а что-то и не могло иметь) фактического подтверждения, но в целом они были возможны или логичны, а потому не вызывали у Островского сомнений в подлинности. Иначе он их не хранил бы.
Порция виски со льдом и удобное кожаное кресло в любимом кабинете создавали для пытливого анализа самую подходящую атмосферу. Обычно этого хватало, чтобы сосредоточиться, но сегодня взглянуть на старые, многократно изученные факты требовалось под новым углом, и бригадир решил эту атмосферу сгустить. Он закрыл жалюзи, выключил телефон, затем немного подумал и заменил виски бокалом легкого вина.