…И не обойтись, конечно, без Борджиа! Папа Александр VI – Родерико Борджиа, известный своей «галантностью» и приживший от некоей Ваноцци, которую он выдал замуж за богатого римлянина, четырех сыновей и дочь. Один из них, Цезарь, был самым совершенным воплощением дьявола на земле и прославился свершенными им злодеяниями и развратом… Что касается дочери, то она звалась Лукрецией. Разведясь с первым и вторым мужьями, которые не нравились ее брату и любовнику Цезарю, она вышла за Альфонса Арагонского. Однако и он не оправдал надежд, возложенных на него Цезарем и Лукрецией, и однажды чья-то рука нанесла ему несколько ударов кинжалом. А так как он никак не желал умирать от этих ран и даже склонен был выздороветь, то был вскоре задушен в постели, а Лукреция получила в наследство герцогство Феррарское… а смерть Цезаря является прямой иллюстрацией к расхожей мудрости: «Не рой другому яму, не то сам в нее попадешь!» Унаследовав богатства отравленных им кардиналов Сант-Анджело, Капуи и Модены, он протягивал руки к достоянию Адриано да Корнето и решил пригласить его на ужин, которому предстояло бы стать для кардинала последним. Накануне Цезарь послал папскому виночерпию отравленное вино, однако не сообщил ему об этом, а только отдал приказ, чтобы вино не подавали иначе, как по его особому приказу. Увы, во время ужина виночерпий отлучился, а слуга, которому не было ничего о приказе известно, налил этого вина и кардиналу Корнето, и папе Александру, и самому Цезарю. Кардинал едва не ослеп, но выжил. Папа умер после многочасовых мучений. Цезарь спасся только тем, что принимал ванны из свежей бычьей крови, которая и втянула из него яд, однако вся кожа слезла с него клочьями и…»
Понять не могу, зачем понадобилось Серджио приводить в своем предсмертном письме эти истории. Недавно я рассыпал подаренные мне отцом Филиппо карты для игры в тарокк – они легли в самом неожиданном беспорядке. Чудится, Серджио перетасовал некую удивительную колоду, и изображения пап разных времен легли передо мной, обозначая то ли начало, то ли конец партии, то ли выигрыш, а может быть, и проигрыш. Но нет среди них карты, означающей Фортуну, – то есть разгадку свершившегося! Те мрачные подозрения, кои владеют мною… могу ли я, имею ли я право дать им волю? Ответа нет… а между тем не знать мне покоя, пока не получу его.
Но как? Я бы набрался наглости отправиться к отцу Филиппо и спросить прямо, однако не могу, не могу поверить в то, во что отчаянно не хочется верить. Я должен знать наверняка! Наверняка!
О! Не иначе как сам Господь подсказал мне выход. Вчера у доброй консолатриче я переворошил остатки бумаг Серджио, однако узнал, что часть их унес тот старый слуга. Я должен найти его и попросить позволения посмотреть обрывки рисунков. Быть может, мне удастся отыскать остальные записи, а там как Бог даст – либо выкупить их у старика, либо просто-напросто украсть. Я готов взять на себя этот грех ради восстановления истины.
Впрочем, одной моей готовности мало. Я не знаю, где живет старик. А кто знает? Может быть, Теодолинда? Но она не захочет говорить со мной.
Я заставлю ее! Я буду умолять… именем Серджио! Если понадобится, я расскажу все, о чем прочел…
Нет. Я никому ничего не скажу. Антонелла никогда не должна узнать то, о чем подозреваю я.
Россия, Нижний Новгород, наши дни
– Привет, – независимо сказал стоявший в дверях Виталя. – А где Катерина?
– А что такое? – спросила Тоня, стараясь не показать виду, до чего ей неловко. – Ты по ней соскучился, что ли? Но вы идете в кукольный только в воскресенье…
– Где Катерина, я тебя спрашиваю? – рявкнул Виталя. – Ты до чего докатилась: мужиков приводить, когда дочка дома!
– Спокойнее, – негромко сказал Федор, и Тоня так испугалась этого леденящего голоса, что глупо зачастила:
– Да с чего ты взял, что Катя дома? Нету ее дома!
– А где она? – глумливо заломил бровь Виталя. – У тети чужой?
Тоня кивнула: ничего не скажешь, Катерина и в самом деле у тети.
– Почему у чужой? – усмехнулся Федор. – У моей родной.
От такой наглости у Витали явственно в зобу дыханье сперло, однако в следующий миг он резко повернулся к Федору:
– А, попутчик! Это я не тебя, случайно, в аэропорту сегодня утречком видел? Заметил, заметил, как ты на Тоньку пялился! Где познакомились? В Нанте или в Париже? Или прямо в самолете? Долго ли умеючи, да?
Как ни была Тоня ошарашена, она не могла не подумать: до чего же приметливое у нее семейство! Что Катерина, что Виталя заметили Федора не менее чем среди полусотни посторонних людей. Или и вправду он вел себя так, что его нельзя было не заметить? Тоня и сама помнила его прощальный взгляд в аэропорту, растерянный такой… Какое же счастье, что взгляд этот не оказался прощальным!
Однако, если Виталя еще задержится хоть на минуту, всякое может произойти. У него были какие-то планы на сегодняшний вечер, успел что-то уже себе напридумывать, а сейчас одурманен ревностью, пошел вразнос.
Мигом всплыла в памяти одна старинная история, когда Тоня чуть было замуж не вышла за одного потрясающего парня из Питера, уже все дело шло к ее отъезду туда, но вдруг получила тако-ой отлуп в письменном виде! Уж прямо-таки помирать собралась от разбитого сердца, а более всего оттого, что понять никак не могла, в чем провинилась. А потом, когда кое-как пережила это дело, случайно узнала, что причиной столь необъяснимого разрыва послужило письмо Витали герою ее пылкого романа. Бывший муж сам же и проболтался по пьяной лавочке, правда, благоразумно не вникал в подробности того, что именно прописал счастливому сопернику. Со временем это подзабылось, обида сгладилась, Тоня убедила себя, что á la guerre comme á la guerre, просто противник Витале попался слабоватый в коленках. Но сейчас… а если и Федор окажется слабоват?
В это самое мгновение Федор шагнул вперед, легонько взял Виталю за плечи, развернул на 180 градусов и вытолкнул в дверь, все еще остававшуюся открытой. Потом заботливо захлопнул ее, защелкнул замок и, приобняв, увел Тоню в полутемную комнату, так что они не слышали, как разорялся Виталик на площадке. Не до того им было, сказать по правде.
– Ой… – только и смогла, что выдохнула Тоня спустя некоторое время. – У меня даже голова закружилась.
– Я и сам весь кружусь, – шепнул Федор, все еще водя губами по ее щеке.
Они стояли около окна, и сначала Тоня ничего не видела, кроме каких-то радужных искр, но когда немножко прояснилось в глазах, она пригляделась и недоверчиво воскликнула:
– Да ты только посмотри! Откуда он узнал, что это твоя машина?!
Федор повернулся к окну. Стоявшая на взгорке «Ауди» была видна как на ладони. Какой-то человек то пинал ее колеса, то принимался стучать кулаками по ветровому стеклу, то рвал дверцу. Человека этого Тоня узнала сразу!
– Ничего, – хладнокровно сказал Федор, мгновенно ощутив ее волнение и успокаивающе поглаживая по спине, – пускай побесится. С замками ему не справиться, самое большее, что сможет, – это «дворники» оторвет или зеркало сломает. Переживем. В конце концов, погода сейчас хорошая, «дворники» нам совершенно ни к чему, да и в зеркало мне смотреть неохота, я лучше на тебя буду смотреть!