Он также проклинает твою неуместную девственность. Ты наконец лишаешься ее на стороне, но это не помогает. Он уже может начать, но не может кончить. Но мама не советует рвать с ним, ведь тогда в твою жизнь придет третий, пятый, десятый мужик. А тем временем этот, люто сцепив зубы, кричит на тебя и чуть не бьет:
— Почему ты ничего не знаешь об этом? Тоже мне, разведенная! Я больше не могу мучиться с такой темной в сексе!
Он требует порекомендовать его на стажировку к какой-нибудь из твоих замужних подруг. Ты же выбираешь иной способ спасения вашего союза и отправляешься на стажировку сама. Те парни, с которыми ты набираешься опыта… Страшно даже представить себе, что они думают и говорят о тебе. Впрочем, один из них отнесся к тебе не как к… то ли вконец озабоченной, то ли вконец дурной. Но тебе это все равно. Все подчинено единственной цели: любой ценой наладить полноценные отношения с математиком. Ведь уже столько разнообразных усилий, времени, хитростей, денег и душевного огня истрачено на него!
Во время этой «стажировки» ты подцепляешь незапланированную беременность. Снова ужас, снова тошнота, снова позорная канализационная воронка в житейском море. Ты панически боишься того, что будет дальше, боишься отправляться в гинекологическую мясорубку на общих основаниях. Мама отводит тебя в больницу по знакомству, то жалея тебя до слез, то кляня. Пришлось-таки рассказать ей, откуда у тебя эта беременность. У тебя началось кровотечение, почти все вышло само, нет сил идти: тяжко мешает кровавый двухмесячный зародыш…
Но все проходит. Прошло и это. Явилась новая напасть. Старый козел, классический чистопородный маменькин сынок, живет с мамой, женат не был. Работает вместе с тобой в учреждении, куда ты пришла после университета по распределению. Сидит в комнате напротив твоего стола. И смотрит, смотрит, смотрит на тебя, пока свет не начинает мерцать и плыть. А затем снова — трусливые поцелуи в парках, обветренные губы, руки под свитером, и снова тяжелая болезненная прелюдия к чему-то, а самих событий и нет. Теперь, когда все это давно отгорело, в долгой памяти осталась только досада. На него. Чего, старый облезлый котяра, полез к молодой кошечке? Зачем не сидел со своей мамой? Ну и на себя. Зачем кадрилась с той лысой обезьяной? Так низко себя ценила? Тогда же все болело нестерпимо, горько и казалось наполненным таким глубоким смыслом, и приходили в движение такие подземные воды, и уже не мама, а сама судьба так больно била в лицо!..
Ты убеждаешь себя, будто это необычный человек, мужественный, умный. Просто у него жизнь не сложилась. И поэтому он работает каким-то чучелом в заштатном учреждении с оклад-жалованьем в сто семьдесят советских рублей — это и тогда было очень мало. Да еще огромный налог на бездетность. И сорок восемь лет. Ты пишешь ему свои первые стихи. А он панически боится своего чувства к тебе, которому не может сопротивляться. И борется с непотребными страстями так, как это может делать только обывательское украинское малокультурное мурло:
— Как хорошо, когда у женщины, кроме талантов поэтических и математических, есть еще талант шить, вышивать, вязать и огуречики солить! Ведь магазинные огурцы — ой не такие! А белье из прачечной! Да оно же воняет! Чудненько, если женщина все сама быстренько постирает и развесит на балконе. И когда наденет на себя то, что сама же себе сшила и вышила. Только тогда можно сказать, что она хорошо одета! А еда — о, домашняя еда! Женщина согревает ее своим сердцем, своей душой. Если молодая красивая женщина всего этого не умеет, ей нужно немедленно выучиться! Домашний борщ! Домашние соленья! Домашние пироги! Как все это прекрасно делает моя мама! Вот за что мужчина любит женщину!
Эта тирада произносится в комнате, где вы оба работаете, в присутствии десятка особ, в ответ на стихи, которые ты тихонько положила ему на стол. Сказать, что тебе плюнули в душу — это ничего не сказать. Тебе нагадили в душу тем дерьмом, которое вырабатывается в кишках паскудного украинского советского мужика после поедания домашнего борща, домашних солений, домашних пирогов. И это дерьмо воняет не меньше, чем то, что вырабатывается после продуктов общественного питания.
Вот они, истоки твоего феминизма. Ты физически ощущаешь угнетение своей женской сущности. Взяли и сожмакали твою нежную поэтическую душу, открытую любви, подтерлись ею и бросили в мусорку для использованной туалетной бумаги. Пусть сгинут напрочь все мужчины, для которых домашний борщ и домашние пироги представляют единственную ценность! Сварить бы их живьем в котле с домашним борщом! Пихать им в глотку домашние пирожки, пока не полезет из носа! Топить в домашнем компоте, как слепых котят, держать за шкирку, чтоб не смог вытащить голову! Напился, сокол? Довольно? А я не довольна! Несите сюда еще и бочку с рассолом!..
Нужно отметить, что в вашей семье еду всегда ценили за то, что она полезна. Насыщена витаминами, не вызывает изжоги и аллергии, вкусовые же ее качества всегда были на шестнадцатом месте.
«Полезная! У меня сразу аппетит пропадает, когда про еду говорят, что она полезная!» — говорил твой отец. Сам он обильно перчил свою стряпню, жарил все до появления румяной аппетитной корочки, поливал кушанье острыми соусами, сдабривал горчицей. Ты хорошо помнишь, как у него жарилось и скворчало что-нибудь вкусное на сковородке, когда они с мамой уже развелись, но еще жили в одной квартире и он вел свое отдельное хозяйство. Он тогда частенько пытался подбросить тебе что-нибудь из своих кушаний — тихонько от мамы и бабуси, державших тебя на бессолевой диете.
Если мужик больше всего на свете любит набивать пузо изысканными деликатесами, пусть сам встает к плите. При чем тут женщина? На что она будет годна на ложе любви, если все силы отдаст борщам и пирогам?..
Это было двадцать лет назад. Но и сегодня ты готова крушить все вокруг, когда вспоминаешь того никчемного мужика. Па-а-ганый жлобяра, которому забавляться бы с толстозадыми жлобихами, а туда же — полез к молодой, прекрасной, блестяще образованной женщине на двадцать пять лет моложе его, да еще посмел нарекать: не умеет-де солить огурцы! Чтоб ты утопился в рассоле! А сам не мог даже грамотно обращаться с женщиной, только лез ей под кофту, как несовершеннолетний сопляк, а дальше? А дальше ему мама не разрешала! И он в темноте зимнего сквера бесстыдно и властно брал твою руку… О ужас! О мужики, доводящие женщин не до содроганий экстаза, а до рвотных судорог!
…И все равно, так не хотелось возвращаться в спокойный мир БЕЗ МУЖИКА к маме и бабушке, хотя именно тогда вы переехали в большую квартиру. У тебя ненадолго появилась отдельная комната. Казалось бы — живи и радуйся! Но после всей шизофрении, после всех фаз пугающего неудовлетворения, после всех старческих маразмов твоей молодой жизни к тебе приходит психически здоровый, волоокий жеребец. И, имея в анамнезе несколько лет тяжкой муки с тремя половозрелыми недоделками (один другого краше), ты идешь на зов этого лошака, который легко и виртуозно находит, где, как и куда. Так это делали те, к кому ты ходила на стажировку, чтобы стать ловчее в сексе для математика.
— Смотри-ка, — показывает он тебе необычную в советские времена книгу разных способов любви. — Будем делать это, это и это. А также это. И еще вот это.