Он схватил жену за плечи, прижал к стене.
— Хулиган! Я вызову милицию!
— Вызывай! А я расскажу, что ты не даешь ребенку молока! Что не пускаешь ее к бабушке, что сушишь белье в доме, тем самым кислород забираешь!.. — Это уже доносится из комнаты. Муж быстро собрался и, уже одетый, бросил: — Так и знай! Хоть мы и разъехались по разным квартирам, но твоя наушница всегда будет между нами! А моя мать — честная, благородная учительница!
Дочка начала плакать. Дверь с грохотом закрылась. Из кастрюльки с сосисками выкипела вся вода, они начали гореть.
Отошла первая волна боли. Голос и речь вернулись.
— Сейчас пойдем к бабусе.
Дочка послушно одевалась.
— Мама, портфельчик брать?
— Нет, сегодня дома сделаем уроки.
Улица холодная и хищная. Здесь тоже ходят какие-то незримые злые духи, только с большим полем действия, чем у домовика-скандалиста из их квартиры. Люди, растерянные и тревожные, спешат запастись продуктами. Во вторник очередное повышение цен. Сегодня суббота, нужно поторопиться.
Молча доехали к бабушке. Она не может идти к матери с таким лицом. У нее заплаканные глаза не отходят по три часа. Мать снова догадается.
— Скажи бабусе, что я иду стоять в очередь за мясом. Выглянешь из окошка, как обычно.
Бабушка с внучкой улыбаются в окне четвертого этажа. Пока что мама ничего не знает.
А теперь нужно встать в какую-нибудь очередь. Настороженные серые улицы. Людей почти нет. Все они где-то там, в гастрономах, в очередях. Говорят, теперь все подорожает ровно в восемь целых и семь десятых раза. Зарплату увеличат втрое. Точнее, в два и семь. Несложный подсчет показывает, что все мы скоро умрем. До весны не доживет никто. Боже мой, боже мой! Как жить дальше? А тут еще дома такое. Хочется бежать по городу, искать мужа, а не продукты. Из автомата на улице позвонила подруге.
— Привет! Давай быстрее, а то я спешу в парикмахерскую, хочу сделать химию по старой цене. У тебя что-то срочно?
Нет, не срочно. На вопрос, как жить дальше, срочно не ответишь. Она положила трубку.
— В сером доме говядина по семьсот. И привезли много, — выдает информацию какая-то женщина на улице. Мир не без добрых людей. Нужно идти к серому дому.
В сером доме черная очередь. Но мяса действительно много. Люди тащат красные глыбы. Эпоха тошно гудит в ушах и затылке. В помещение залетел воробей, бьется под потолком. Что же будет?
— Это все националисты довели страну. С Россией жили и горя не знали.
— С Россией? Россия из нас всю кровь высосала, одни жилы оставила, а вы говорите, горя не знали?!
— Не знали! Все было: и куры, и мясо.
— А шоколадное масло!
— А кабачковая икра!
— Все Россия забрала!
— Да идите вы со своей Россией, бандерюги!
Мясо закончилось. Не хватило ни сторонникам союза с Россией, ни тем, кто категорически против.
— А больше не будет?
— Нужно нарубить.
— А когда нарубите?
— Женщина, вставайте рубить вместо меня! Я живой человек!
Не хватило, не хватило… А что будет дальше? А дальше килограмм мяса будет стоить ползарплаты. А тут еще муж встал сегодня с левой ноги.
— Надо ехать на Крещатик. Там мясники настоящие — один рубит, другой продает, — снова дают совет добрые люди.
В метро наконец-то села. Как зря проходит день! Грызет голод, и в то же время мутит при мысли о еде. На нее кто-то смотрит не отводя глаз. Кто это? Мужчина в очках, с изможденным, страдальческим лицом. Смотрит не так, как, бывает, разглядывают женщин наглые мужские глаза. Смотрит глубоко и трагично. Наверное, прочитал на ее лице всю тяжесть ее страданий. Ей неловко, она не привыкла к тому, чтоб ее разглядывали незнакомые мужчины на улице или в транспорте. Да еще так внимательно! Встала, уступив место какой-то бабушке, повернулась к нему спиной. А он все равно смотрит на нее из черного окна вагона. Ей трудно дышать от этого взгляда через очки. Вышла на Крещатике и краем глаза заметила, что он вышел тоже. Остро чувствовала его присутствие на эскалаторе. Наверху обернулась. Измученного лица в очках не было. И что она себе придумала? Ее судьба — мучиться с другим.
По Крещатику ходит как неприкаянная, будто впервые в жизни приехала из своего села в Киев за покупками. Везде безнадежные очереди, парни с откупоренными бутылками пива, нервозное веселье и гнетущая суета. А вот уголок покоя. Тут пьют кофе, покачиваясь в такт потустороннего ритма. Она не умеет находить отраду в этой горьковато-солоноватой жидкости, равнодушна к аромату, от которого сходят с ума ее подруги. Не умеет успокаиваться от сигареты, от чтения детективов, от хождений по улицам. Не умеет нырять в вымышленный мир, когда в невымышленном все так болит.
Позвонила подруге, той, на которую утром хотела обидеться.
— Я ничего не могу купить перед повышением цен…
— И это трагедия? И от этого слезы в голосе?
У подруги экстравагантная прическа. Она не надевает капюшон, не обращает внимания на пронизывающий осенний ветер.
— Ты б и себе соорудила такую красоту. Твой орел бы умер.
Не хотелось, но все же рассказала подруге про очередную выходку мужа.
— Наверное, сейчас он у своей благородной учительницы! Если так, то это надолго.
— Поехали посмотрим, там ли он.
— Не надо!
— Я зайду сама, прикинусь страхагентом.
Когда приехали к дому свекрови, уже совсем стемнело. Зажглись окна…
— Какой номер квартиры?
— Подожди. Его здесь нет. Свет горит только на кухне. Значит, она одна, потому что, если с ним, всегда сидят в комнате.
— Ты уверена?
— Слава Богу, не первый год…
— Ну так поехали к тебе. Он, наверное, уже дома. Или сначала заберем малую?
— А если он снова будет скандалить?..
Дома никого нет. Заварили чай. Кроме чая ничего в горло не лезет. За окном черно и тоскливо.
— Это еще не то горе, от которого умирают. Ребенок здоров, и мама, и сама, да и он…
— Я знаю. Но каждый раз от таких вещей умираю… А тут еще повышение цен… А может, он у какой-нибудь женщины?
— Ну этим он у тебя, кажется, не грешит. Если же какая-нибудь и накормит в это паскудное время твоего мужа, — так что тут плохого?
— Так если б только накормила…
— Ну так и пусть у нее, а не у тебя сердце болит!
Но она никому не хочет отдавать свою боль в сердце…
Звонит телефон. Она обреченно берет трубку. Знает, что это мама.
— Я, конечно, могла бы и в школу ее отвести, но у ребенка нет ни школьного платьица, ни портфеля!